Юрий Жуков - Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы

— Знаете, что это? — спросил он. — Это не стихи. И даже не художественная проза. Это просто публицистика. Как бы перевести вам ее название? Пожалуй,

по–русски это будет звучать так: «Коммунистический человек». Впрочем, я не поручусь за точность перевода… Одним словом, я хочу дать в этой книге образ настоящего коммуниста.

Арагон положил рукопись обратно и продолжал:

— Вы знаете, человеку всегда хочется узнать черты героя. Когда я был подростком, меня очень увлекали мифы; мне хотелось узнать, какими были герои древности, — подростки всегда романтики, и им нужен идеал. Но идеал нужен не только подростку, но и взрослому. И вот мне хочется создать образ коммуниста. Мне хочется показать его простым человеком и в то же время необыкновенным. Я хочу рассказать о нем так, чтобы каждый читатель понял, что и он сам может стать таким…

Много времени у Арагона отнимает разносторонняя общественно–политическая, организаторская и издательская деятельность. Помогая партии подготовиться к выборам в Учредительное собрание, написал сценарий документального фильма. Много сил и энергии было затрачено на организацию нового, прогрессивного издательства «Библиотек франсэз».

История этого издательства чрезвычайно интересна — оно было основано еще в антифашистском подполье. Тогда было издано двадцать книг — стихи, рассказы, публицистика. Эмблема «Библиотек франсэз» — мальчуган, играющий на флейте, — с картины Эдуарда Мане «Ье fifre», выставленной в Лувре.

Арагону, видимо, доставляет большое удовольствие копаться в своей коллекции книг, газет, листовок, изданных в подполье. Он бережно перекладывает их с места на место, разглаживает загнувшиеся уголки, снова и снова разглядывает знакомые строки: ведь с каждым из этих изданий связано столько воспоминаний!.. Вот листовки: «Немцы отняли молоко у наших детей!», «Законно ли правительство Виши?», «Паш ответ предателю де Монзи», «К учителям», «К журналистам», «Памяти Габриеля Пери». Вот брошюры: рассказ Мопассана «Отец Милон», «Справочник партизана — первая помощь», стихи.

— А это наши подпольные газеты и журналы, — ив его глазах вспыхивает огонек, — смотрите, как их много!..

И действительно, можно только поражаться тому, с какой дьявольской энергией работали в подполье французские писатели, журналисты, художники, полиграфисты.

Бросается в глаза, что даже по технике их подпольные издания ничуть не уступали легальным, и отличить их можно только по тому, что на них отсутствуют ссылки на типографию, где они печатались.

Передо мною восемнадцать номеров подпольного журнала «Звезда», полный комплект подпольной литературной газеты, многие номера «Свободного университета», «Медицины Франции», «Учительской газеты». И каждая газета, каждый журнал по–своему обращались к читателям, ободряли их, будили в них ненависть к оккупантам и учили бить их…

Ну а сейчас издательство «Библиотек франсэз» — большая и серьезная фирма. Книги с маленьким флейтистом на обложке расходятся огромными тиражами. Издательство выпускает в свет то, что близко и дорого народу, что кровно его интересует. Уже давно распроданы «Кола Брюньон» Ромена Роллана, «Плебисцит» Эркмана–Шатриана (книга о войне 1870 г.), «Записки врача» Дебриза, запечатлевшего день за днем свое пребывание в немецком концлагере; содержание этих записок достаточно точно отражает название книги— «Кладбище без могил». Изданы многие книги молодых писателей…

Арагон взглянул на часы. Беззаботная улыбка сбежала с его лица.

— О! — сказал он, вскакивая. — Уже шесть часов… Прошу извинить, я совсем забыл… Ведь сегодня суббота! У нас большой сбор на «Че'рдаке»…

Заметив удивление на моем лице, он расхохотался.

— Эльза! — воскликнул он. Расскажи нашему гостю, о каком «Чердаке» идет речь. И приходите вместе! Я не прощаюсь: ведь вам, конечно, любопытно будет поглядеть на наш «Чердак» и сравнить его с вашим великолепным особняком на улице Воровского, я там был в 1945 году и очень хорошо его помню. «Пока» — кажется, так говорят по–русски?..

И оп исчез за дверью.

— Так вы в самом деле еще не слыхали о нашем «Чердаке»? — в свою очередь удивилась Эльза Триоле. — О, это долгая и, пожалуй, поучительная история! Вы уже знаете, как разошлись в эти годы пути французских писателей. Все, что было в нашей литературе здорового, сильного, честного, — все это ушло при немцах в подполье, боролось, сражалось с фашистами. Нашлись, впрочем, и

такие, которые предпочли пойти служить к фашистам, ну, все эти Селины и прочие… А часть стала в сторонку и выжидала. Некоторые предпочли даже уехать за границу — конечно, где‑нибудь в Америке было спокойнее… Ну вот… Когда мы были в подполье, часто мечтали: придет время, прогоним бошей, встретимся в Париже снова, где‑нибудь в кафе «Флора», как это будет радостно!.. Боже, что я дала бы тогда за то, чтобы вот так же, как когда‑то, войти под навес «Флоры», сесть в плетеное кресло, заказать лимонад, поболтать с приятелями о стихах… А некоторые говорили тогда: «Погодите! Выйдем из подполья, создадим в Париже прекрасный клуб писателей. Займем для клуба лучший особняк, черт побери, ведь мы заработали право на это!» Но ведь вы понимаете, не всегда сбывается то, о чем мечтается…

Эльза Триоле резко оборвала речь, помолчала и потом сказала, горько улыбнувшись:

— Ну вот… подполье кончилось… Первое время, понятно, было не до кафе, не до клубов: ведь еще шла война! А потом как‑то зашли мы в «Флору» и глазам своим не поверили — там на правах завсегдатаев все те, кто был по другую сторону баррикад… А наш клуб?.. Что ж, мы хлопотали об организации клуба. Нам обещали… Как же, писатели Франции должны иметь свой клуб! За одним остановка: говорят, в Париже помещений нет. Просили потерпеть, пока уйдут американские войска. Когда же американские войска освободили городские здания, для всех организаций, даже для фашистских, помещение нашлось, а у писателей Франции клуба все нет. А собираться где‑то нам надо! И вот в Национальном комитете писателей порешили: снимем какой‑нибудь чердак — это обойдется не так дорого, там и будем встречаться… Ну вот, а теперь, пожалуй, пойдемте, там вы познакомитесь с нашими людьми.

Мы спустились по крутой винтовой лестнице, прошли кривыми узенькими переулочками к Рю‑де–ла–Пэ, вошли в какой‑то тесный и темный каменный дворик и нырнули в черный ход высокого угрюмого дома. Старенький лифт, кряхтя и поскрипывая, дотащил нас до седьмого этажа; дальше мы поднялись по шаткой деревянной лестнице и наконец очутились перед сколоченной из некрашеных досок дверцей, к которой кнопками был прикреплен бумажный плакатик с лаконичной надписью: «Чердак». За