Петр Болотников - Последний круг

Она меня, естественно, выгнала. А на следующий год поступать не стал, потому что снова Старовойтова экзамены принимала, неудобно было.

— Как считаешь, много ли дал тебе институт как спортсмену?

— Очень много. Я прекрасно понимал, какие процессы происходят в моем организме на разных этапах тренировки, соревнований, отдыха. Вся биохимия, вся физиология как на ладони. Поэтому совершенно спокойно воспринимал указания тренера, мог анализировать свои ощущения, хорошо знал свои мышцы, весь опорно-двигательный аппарат. Наверное, и без этих знаний можно обойтись, не все же чемпионы учились в инфизкульте. Но мне они очень пригодились.

— В инфизкульте или в любом другом институте учатся не для того, чтобы бить рекорды и становиться чемпионами. Студент — это будущий специалист, необходимый для народного хозяйства. Подготовка такого специалиста рассчитана на максимальную плотность занятий. В то же время современная тренировка спортсмена олимпийского уровня тоже максимально напряженная. Можно ли сочетать одно с другим? Иными словами, может ли студент быть олимпийцем?

— Большинство наших олимпийцев-легкоатлетов — студенты. Не вижу здесь проблемы.

— А если не говорить об институте физкультуры? Ведь студенту инфизкульта легче создать условия Для нормальных тренировок и соревнований.

— Это точно. Спортсмену в инфизкульте учиться легче. Но и очень многие, кто выступал в одно время со мной, кончили институты, не имеющие никакого отношения к спорту. Хуберт Пярнакиви — ветеринарную академию, Анатолий Михайлов — институт инженеров транспорта, Ким Буханцев — медицинский институт, Коля Пудов — педагогический. Всю сборную перебрать? Много получится. Я знаю, что этим ребятам тоже давали возможность заниматься спортом — свободный график, академический отпуск. Помощь, разумеется, оказывали. Все-таки институт заинтересован в том, чтобы в нем учились известные спортсмены, которые и очки принесут на всяких студенческих соревнованиях, и вообще поднимут престиж этого вуза. Разумеется, на экзаменах никаких скидок не делают, поскольку медали медалями, а человек должен выйти из института полноценным специалистом, здесь сомнений быть не может.

— Ты говоришь о том, как быть олимпийцу в вузе. А вот как им стать? Возможно ли такое?

— Это как раз редкий случай. Чаще всего олимпиец поступает в институт уже известным спортсменом. Легкоатлет-перворазрядник, поступив в вуз, редко становится мастером. А уж вырасти в институте от новичка до мастера спорта по легкой атлетике практически невозможно. Во всяком случае, я о таком не слышал.

— Почему?

— Потому что пять лет — слишком короткий срок. Да и спортивная работа в вузах поставлена плохо.

И со стадионами плохо, и тренерами — зарплата у вузовского тренера ниже, чем у преподавателя детской спортшколы, ниже, чем в спортобществах.

Значит, если вузовский тренер хочет подготовить сильного легкоатлета, он должен работать с ним на общественных началах — за ежедневные многочасовые тренировки в любое время года, включая каникулы и воскресные дни, никто ему не платит. Насколько я знаю, единственная возможность для преподавателя вуза добиться повышения зарплаты — это диссертация. Вот и пекут диссертации. Так что можно не удивляться нарастающему потоку научных трудов, среди которого крайне редко мелькают действительно серьезные и нужные работы. Как говорят экономисты, оплата труда здесь производится только «по вертикали» (в зависимости от места на служебной лестнице), а не «по горизонтали» (что поощряло бы добросовестную и квалифицированную работу). Качество работы вузовских тренеров должно, конечно, обеспечиваться системой экономического стимулирования.

В мое время было совсем худо. Поступив в институт, спортсмен был обязан переходить в спортобщество «Буревестник». Это значит, что он либо расставался с прежним тренером, либо тот продолжал работу на общественных началах. Нелепое было положение. Слава богу, покончили с этим безобразием. Теперь студент выступает за команду своего вуза на межвузовских соревнованиях, а на межведомственных — за свое спортобщество.

Однако вернемся в 1963 год.

Как обычно, серьезный сезон начался кроссом «Юманите». Нашими основными соперниками были поляки. Кшишковяк уже был не тот. Казимир Зимны — вот кто был у них сильнейшим. Такой щуплый, остроносенький. Очень цепкий и упорный парень. С кем его сравнить? Только с Артынюком. Точно такой же был настырный. И с отличным финишем. Этого финиша я побаивался. Сам-то еще мало работал на отрезках, зимой и весной в основном проводил мягкую тренировку. Не совсем еще был готов.

Чтобы обезопасить себя, решил спуртовать за 600 метров. Но погода спутала карты. Ветер был сильный. Бил в грудь и вымотал этот ветер меня очень прилично. А если прятаться от ветра, темпа не будет. Вперед, кроме Хузина, никто не шел. А Хузин это Хузин. Сперва оторвался от всех, а потом сломался. Короче говоря, ушел я за 600 метров, но был уже вымотанным и вялым, неспособным на хороший рывок. Вот у самого финиша, в коридоре — устраивают на финише кросса такой коридор — и обошел меня Зимины.

Дальше кросс «Правды». Здесь как раз тот случай, когда выиграть надо было обязательно, во что бы то ни стало. Потому что самый первый розыгрыш призов кросса «Правды» окончился для нас печально. Четыре первых места заняли стайеры из ГДР. Вышли стенкой на прямую и никого не пропустили вперед. Видел я этот кросс — сердце кровью обливалось, а чем с трибуны поможешь? Но на этот раз выиграть нужно было.

Опять основным противником был Зимны. Я продумал свою неудачу на «Юманите» и понял, что зря финишировал так рано. В Париже могло хватить для победы и 300-метрового спурта.

Кросс «Правды» проводился на Московском ипподроме. Нам предстояло четырежды пройти двухкилометровый круг, на котором было установлено четыре препятствия. Последнее обстоятельство несколько смущало меня, так как было известно, что Зимны имеет опыт стипль-чейза. Погода оказалась удачной и, главное, безветренной.

Как я и предполагал, вести пришлось мне почти от начала дистанции и до конца. Несмотря на довольно высокий темп, Зимны вплотную держался за мной. За 400 метров я включил высшую скорость. Поляк не отставал. К последнему препятствию (а оно было расположено метрах в двухстах от финиша) скорость достигла максимума. Мне показалось, что если сумею удержать ее, то победу обеспечу. Но, преодолев препятствие, я был потрясен, увидев чуть впереди себя белую майку Зимны. Поляк очень легко перемахнул через барьер и сразу оказался впереди. Никогда не было у меня финиша тяжелее, чем этот. Я бежал, словно в беспамятстве, уговаривая себя: «Еще! Прибавь еще! Еще чуть-чуть!» И все прибавлял и прибавлял, хотя уже было нечем прибавлять. Сил не осталось совершенно.