Юрий Рубцов - Мехлис. Тень вождя

Как было действовать спецпропагандистам фронта в этих условиях? Получаемые из Москвы инструкции и директивы Мехлис преломлял с учетом местных условий. От имени Военного совета он запретил при работе с населением касаться вопросов, связанных с возможным вхождением, или, как говорили тогда, воссоединением Закарпатья с советской Украиной. Ставилась задача всемерно разоблачать фашизм и его венгерскую разновидность — салашизм, широко рассказывать о жизни в СССР. Людям предстояло самим прийти к выводу о желательности воссоединения.

Учитывая, что братья-славяне региона были настроены к Красной Армии в большинстве дружественно, Военный совет фронта отпустил населению почти 7 тысяч тонн зерна, из них более одной тысячи бесплатно, а остальное по ценам, значительно сниженным по сравнению с действовавшими при немецко-венгерской оккупации; 9 тыс. пудов соли, 500 тысяч литров керосина. Армейские медпункты, специально устроенные в Мукачево, Ужгороде и других местах, обслужили почти 65 тысяч больных. С населением была развернута и политическая, культурно-просветительская работа. Это, конечно, стимулировало симпатии людей к Красной Армии и Советскому Союзу.

Однако не все шло так, как задумывалось. Если, к примеру, в Мукачево на встрече в городской управе общественные деятели заявили Льву Захаровичу: «Мы все же хотели бы быть в союзе с Москвой, а не Прагой», то в ряде других мест чешские офицеры и чиновники запугивали население, внушали, что с окончанием войны Закарпатская Украина останется в составе Чехословакии. В городе Берегово и округе даже местная парторганизация коммунистов, состоявшая в основном из мадьяр, выступала против вхождения в СССР. Чтобы выйти из положения, Мехлис готов был на многое, вплоть до чистки или совершенного роспуска местной парторганизации.

Силовыми методами преодолевались последствия вражеской пропаганды и при пополнении 1-го армейского чехословацкого корпуса, включенного в состав 4-го Украинского фронта. В Михаловце националистические и профашистские элементы блокировали добровольный набор в корпус, причем и здесь местные коммунисты оказались в стороне. Добровольность временно пришлось заменить принудительной мобилизацией.

Поскольку вхождение Закарпатской Украины в состав СССР было в «верхах» предрешено, член Военного совета 4-го Украинского фронта, публично запрещая вести агитацию за такое вхождение, негласно стимулировал меры, работавшие на эту идею. По указанию Москвы он даже имел встречу с чехословацким президентом Э. Бенешем до того, как тот беседовал с наркомом иностранных дел Молотовым. Отсутствие дипломатического опыта не помешало справиться с задачей: Бенеш дал согласие на вхождение Закарпатья в состав СССР.

После пересечения госграницы, а помимо Чехословакии 4-й Украинский фронт участвовал и в освобождении Польши, работы хватало не только работникам 7-го отдела политуправления фронта. Мехлис и политаппарат фронта столкнулись с новой ситуацией и на «внутреннем» фронте. Ее суть Лев Захарович определял так: «Не только в истории Советского Союза, но в истории нашего Отечества — впервые (подчеркнуто Мехлисом. — Ю. Р.) миллионы побывали за границей. Разное оттуда принесли. Многое из виденного не ясно нашим людям…»

Что конкретно не ясно, он пояснил, выступая на совещании политработников 38-й армии 2 марта 1945 года: как живут за рубежом (и, как оказалось, не хуже, чем в Советском Союзе, несмотря на уверения официальной пропаганды. — Ю. Р.) при наличии частного хозяйства, буржуазной демократии, многопартийности? «А что сказали бы наши люди, побывав в Америке (небоскребы, промышленность)?», — высказывал он опасение. Льва Захаровича явно пугало, что миллионы солдат и офицеров невольно прорвались за «железный занавес», имели возможность сравнивать свою жизнь с увиденным на капиталистическом Западе, а также судить о степени правдивости и объективности советской пропаганды. Пугало и то, что информация из действующей армии, так или иначе, попадала в тыл. Если декабристы — участники Отечественной войны 1812 года принесли из Европы прогрессивные идеи, считал он, то сейчас посредством раненых, через письма в СССР просачиваются «реакция, капиталистическая идеология». Надо принимать меры, реагировать усилением политработы — таков лейтмотив его выступления.

Как докладывали члену Военного совета фронта, вместо всемерного повышения бдительности иные военнослужащие вступают в брак с иностранками, в том числе немками, ходатайствуют за них и их родственников. Чтобы воспретить такие контакты, 12 апреля 1945 года Мехлис вместе с командующим фронтом генералом армии Еременко подписал постановление Военного совета с требованием применять к виновным все меры командирского и партийного воздействия.

Льву Захаровичу хотелось, чтобы люди отрешились от всего земного, кроме государственных интересов, забыли бы о доме, «презренном» быте, семейных узах. Эти настроения легко прочитываются в его последнем письме с войны от 4 мая 1945 года: «Вот-вот и наступит «капут» всем немцам. Смотришь словаков, чехов, поляков — их Европа с кичливой культурой выделяется рабским отношением к вещам и бытовизне. Наш человек в этом отношении несколькими головами выше так называемых европейцев и он, в первую очередь, государственный человек». [182] РГВА, ф. 40 884, on. 1, д. 76, л. 21.

Позиция члена Военного совета в связи с этим была бескомпромиссной. Всех, кто не вписывался в идеал «государственного человека», требовалось призвать к ответу. Но заставить людей окончательно поддаться социальной демагогии, закрыть глаза на мир, не думать, не сравнивать было не по силам даже такому опытному политработнику, как Мехлис. Выступая на совещании в 38-й армии 18 сентября 1945 года, он вынужден был признать, что из-за границы «с идеологическими вывихами пришла даже часть политработников… Некоторые попадают в болото оппортунизма или в лапы вражеской идеологии». На всякие «сомнительные» высказывания, на «нездоровые» настроения прибывающих из-за рубежа реагировать немедленно и остро — потребовал он.

Миллионы победителей фашизма возвращались из Европы к пусть разрушенным, но таким родным очагам, во многом раскрепощенными. После такого испытания, каким явилась война, ничего не страшило: ни перспектива тяжелого труда во имя возрождения дотла разрушенного хозяйства, ни заговоры, подобные тем, о которых четверть века не переставала шуметь пропаганда. Да и кто бы теперь, попросту рассуждали люди, решился на какие-то заговоры, на какую-то оппозицию системе, жизнеспособность которой подтвердила Победа. Каким же должно было быть разочарование наших соотечественников, чьи ожидания перемен натыкались на охранительную позицию Мехлиса и ему подобных. Словно с заезженной пластинки, вновь звучали слова о «болоте оппортунизма», «контрреволюционных проявлениях», «нездоровых высказываниях», умело нагнеталась атмосфера недоверия, подозрительности, страха.