Николай Устрялов - Германия. В круговороте фашистской свастики

В первую очередь льнет сюда так называемое среднее сословие, миттельштанд: значительный социальный фактор современной европейской жизни, столь высоко ценившийся Бисмарком и во многих странах доселе слывущий оплотом благоразумия и трезвого порядка. Его прельщает гордый патриотизм, хотя бы и приправленный шовинистским соусом, ему льстят нападки на большой капитализм, на банки, тресты, универсальные магазины, на крупных предпринимателей и шиберов высокого полета. С другой стороны, ему импонирует враждебная позиция по отношению к социалистам и особенно коммунистам, агентам московского большевизма и национального распада. Его сладко дурманят посулы упорядочения, улучшения его нынешнего плачевного материального положения. И его расстроенная, выбитая из колеи, разношерстная армия готова с надеждой кричать — heil Hitler!

Нередко приходится слышать, что средний городской класс исчезает, «вымывается» волнами современного позднего капитализма, что мелкая промышленность неуклонно уступает место крупной. Едва ли можно принять это суждение без оговорок. Историческая тенденция промышленной и торговой концентрации — бесспорна. Но вопрос в темпах и в картине нынешнего дня. Средний класс проявляет в наше время поразительную, в сущности, устойчивость, историческую живучесть: даже и бедствуя, он не сдается, не исчезает, а упорно борется за существование. Средняя и мелкая промышленность не погибла, будучи поглощена крупной, а ухитряется еще уживаться рядом с ней, цепляется за нее, приспосабливаясь к новым условиям и усваивая новые формы деятельности.

Промышленное ремесло, отмечают наблюдатели специалисты, прочно окопалось в некоторых областях, где ему наиболее удобно сопротивляться конкуренции капитализма. Зомбарт выделяет ему три таких области: 1) индивидуализированные работы (парикмахерские, столярные, швейные мастерские), 2) локализированные работы (мясные, булочные, кузницы, печной, малярный, кровельный промысел и т. д.) и 3) ремонтные работы (портные, стекольщики, сапожники, слесаря, обойщики и т. д.). Организация крупных предприятий, как показывает опыт, также нередко содействует сохранению и даже оживлению ремесла: так, например, замечено, что возникновение городских боен сплошь и рядом поддерживает позиции мясного промысла. Равным образом появление новых отраслей индустрии, уничтожая некоторые старые профессии, порождает новые: автомобиль заменил возчика доброго старого времени шофером. Согласно данным 1925 года, в Германии насчитывалось около полутора миллионов самостоятельных ремесленных предприятий; в этих мелких предприятиях было занято всего до 9 миллионов человек. «В конце эпохи развитого социализма, — констатирует Зомбарт, — еще почти половина всех работающих (не считая сельского хозяйства) занята в ремесле». Не нужно пояснять, что не только сами мелкокапиталистические предприниматели, но, большей частью, и работающие в их предприятиях подмастерья (полупролетарии, «пролетароиды») наделены специфической психикой, делающей их восприимчивыми к гитлеровской пропаганде.

Еще более характерная картина в области торгового промысла. Обороты больших универсальных магазинов не превышают 5 % торговли в стране. Свыше 80 % торговли находится в руках мелких купцов и лавочников. Доминирующую позицию занимает ремесло также в отельном и ресторанном деле. Германский народ, несмотря на победное шествие машины, рационализации и трестирования, все же, как видно, далеко еще не преодолел свои «индивидуалистические» привычки. Его городская масса — мелкобуржуазна в значительной мере; стиль его «улицы» — стиль «миттельштанда». Кризис больно ударил по всей этой среде; она заметалась из стороны в сторону в поисках выхода. И естественно, что мелкие хозяйчики с искренним сочувствием откликнулись на «антимарксистскую» проповедь Гитлера, позволяющую им переложить хоть часть хозяйственных тягот на плечи рабочих, защищаемых марксизмом и его профсоюзами. Мелким торговцам пришлась по нраву и антисемитская травля, равно как и словесная атака на еврейские универсальные магазины: еврейская конкуренция их издавна донимала, а теперь, при плохих делах, и подавно выводила из состояния равновесия.

Поднявшись на дрожжах кризиса, национал-социалистическая партия стремится выразить настроения всех отрядов мелкой буржуазии. Она обещает всем помочь, и все с надеждой обращают к ней взоры. Идут за ней мелкие рантье, разоренные инфляцией и частично превращающиеся в люмпен-пролетариат. «Вас ограбили в 1923-м — требуйте ваше добро обратно!» Как не отозваться на такие призывы, чье сердце устоит против них? Далее, как мы видели, — мелкие ремесленники, кустари, торговцы, страдающие от безденежья и тоже умеющие патриотически чувствовать; кроме своих конкурентов они ненавидят Францию и мировую биржу. Затем массы торговых и технических служащих, выброшенных кризисом из предприятий; они усердно посещают гитлеровские митинги и, затаив дыхание, внемлют бодрым словам и утешительным обещаниям, там расточаемым. Потом — «поколение фронта», офицерство за пределами рейхсвера, да отчасти даже в его пределах: разве романтика «пробужденной Германии» не способна овладеть воображением этих людей и разве не мечтают они, что прошлое их воскреснет? Офицерство служило боевыми кадрами гитлеровских отрядов, питаясь от национал-социализма и духовно, и телесно: наступая вместе с ним на внутреннего врага родины, оно защищало себя от голода и отчаяния. Затем рядовая интеллигенция и университетская молодежь. Нужно признать, что молодежь представляет собой не только главную надежду, но и основную опору фашизма. Молодежь не помнит ужасов второй мировой войны, но заражена ее романтикой: отсюда ее лютая ненависть к Ремарку. Ее национализм горяч и агрессивен. Она любит смелость, отвагу, она заражена элементарной эстетикой силы. Фашизм подходит ей всем своим стилем, он плоть от ее плоти. Нужно прибавить к этому бедственное положение, в которое экономический кризис поставил низовую интеллигенцию: она страдает от безработицы, от скудости заработков. Мелкие чиновники, деревенские врачи, народные учителя — вся эта среда не имеет причин восторгаться веймарским строем; она жаждет перемен, считает, что терять ей уже больше нечего, и постепенно втягивается в русло национал-социализма. В душе ее давно увяли голубые цветки и шиллеровские баллады. «Наш национализм тверд и не сентиментален. Его романтика — стальная. Наш принцип: дисциплина снизу, авторитет сверху» (Геббельс). В эпоху диктатуры спорта и машины творится новая порода людей; видны пределы «индивидуализма», преодолеваемого на собственной его почве, побеждаемого изнутри.