Эмма Гольдман - Что я думаю

Из этого анархисты полагают, что анархия, отсутствие власти, сможет гарантировать широчайший и огромный спектр для базпрепятственного человеческого прогресса, основания дальнейшего социального развития и социальной гармонии. В типичный аргумент, что правительство влияет контролирующе на преступления и пороки, более не верят и сами законодатели. Эта страна тратит миллионы долларов на содержание своих «преступников» за решёткой, но уровень преступности, тем не менее, поднимается. И этот факт вызван совсем не непригодностью законов! Девяносто процентов всех преступлений — с экономическими мотивами, и они коренятся в нашей экономической несправедливости. И пока они существуют, мы могли бы превратить все фонари в виселицы, нисколько не повлияв на уровень преступности в нашей среде. Преступления, вызванные генетически, точно не могут быть предотврщены законами. Само собой, мы учимся сегодня, что такие преступления могут быть вылечены лучшими медицинскими методами, если м ыэтого хотим, и прежде всего через дух глубочайшего понимания товарищества, дружественности и взаимопонимания.

3. Касательно милитаризма

Вообще-то, я не должна была уделять этой теме особое место, поскольку она принадлежит к атрибутам правительства, если бы не то обстоятельство, что как раз те, кто активно выступает против моих мыслей, и кстати, по причине, мол, они призывают к насилию, и есть сторонники милитаризма.

Факт есть, что анархисты — единственные истинные адвокаты мира, единственные, кто выступает против растущей тенденции милитаризма, которая быстро формирует империалистскую и деспотичную силу из некогда мирной страны. Ничто так безжалостно, бассердечно и жестоко, как милитаристский дух. Он питает организацию, для которой нет даже образа оправдания. Солдат суть профессиональный убийца людей, если повторить за Толстым. Он убивает не из любви к убийству, как дикарь, или из страсти, как убийца. Это хладокровный, механичный, послушный своиму военному командованию инструмент. Готовый по приказу высшего офицера резать глотки или потопить корабль, не зная или даже не заботясь о том, зачем и почему. В этом вопросе меня поддерживает немалое военное светило, генерал Фанстон. Напомню о его письме в New York Evening Post от 30 июля. Там он расказывает о случае солдата Вильяма Бувалды, который привлёк к себе огромное внимание на всём северо-востоке.* Наш храбрый воитель говорит: «Первая обязанность каждого офицера и каждого обычного солдата заключается в неприкословном подчинении и безусловной верности правительству, которой он поклялся в верности; не важно, признаёт он это правительство или нет.»

Как сочетается принцип «непркословного подчинения» с принципом «жизни, свободы и стремления к счастью»? (строка из американской конституции) Убийственная сила милитаризма ещё не демонстрировалась в этой стране так действенно, как при недавнем осуждении Вильяма Бувалды из Сан Франциско, рота А, инжинер, военным судом к пяти годам военной тюрьмы. Мужчина, котрый отслужил подряд пятнадцать лет.[1]

«Его характер и поведение были безупречны», говорит нам генерал Фанстон, который по рассмотрении сего сократил приговор Бувалды до трёх лет. Но Бувалда оказывается вышвырнутым из армии, разжалованным, лишённым права на пенсию и посаженным в тюрьму. Слушайте же, вы, свободнороженные американцы! Вильям Бувалда посетил открытое вытупление и пожал выступавшему после рачи руку. Генерал Фанстон объявляет в своём письме, что поступок Бувалды является якобы «великим военным преступлением, куда худшим, чем дезертирство». Также с Портленде, Орегон, генерал заявил, что «преступление Бувалды так же тяжко, как предательство.»

Действительно, анархисты организовали собрание. Если бы социалисты его огранизовали, как поучает нас генерал Фанстон, не было бы никаких обвинеий по поводу присутствия Бувалды. Генерал действительно заявляет: «Я бы и сам не медля посетил социалистическое собрание.» НО (!) посещение анархистского собрания с Эммой Голдман в качестве выступающего — что может быть большим «предательством»?

За это ужасное преступление отвечает мужчина, свободный американский гражданин, который пожертвовал этой стране пятнадцать лет своей жизни, и чей характер и поведение в то время были «безупречны», в тюрьме, без почестей, униженный, лишённый средств к существованию. Есть ли что-нибудь, что разрушило бы идеал свободы более, чем тот дух, сделавший приговор Бувалды возможным — тот дух бесприкословного подчинения? На это ли пожертвовал американский народ в последние несколько лет 400 миллионов долларов и свои внутренние силу и энергию?

Я уверена, что милитаризм — постоянные армия и флот в какой-либо стране — это знак распада свободы и разрушения всего того, что в нашей стране можно назвать наилучшим и наипрекраснейшим. Становящийся всё громче крик о дополнительных военных кораблях и лучше вооружённой армии, с обоснованием, что они утвердят мир, так же абсурден, как и утверждение, что мирный чeловек — это тот, что разгуливает хорошо вооружённым. Тот же недостаток последовательности проявляется и у сторонников мира, которые выступают против анархизма, потому, что он якобы проповедует насилие, и которые были бы всё равно очень рады, была бы американская нация в ближайшее время в состоянии кидать бомбы с самолётов на беззащитных врагов.

Я уверена, милитаризм исчезнет в тот момент, когда все любящие свободу скажут своим господам: «Исчезни! Иди сам убивай! Мы достаточно долго жертвовали собой и своими близкими, чтобы сражаться за тебя. За это ты сделал из нас в мирное время паразитови преступников, а в военное — заставил огрубеть. Ты разлучил нас с братьями и сделал из мира человечью бойню. Нет, мы больше не хотим убивать или сражаться за эту страну, что ты у нас украл.» О, я верю всем сердцем, что братство и солидарность между всеми людьми осветит горизонт с его кровавокрасными полосами войны и разрушения.

4. Касательно свободы слова и прессы

Случай Бувалды — это только один момент в более глубоком вопросе свободы слова, свободы прессы и права баспрепятственно собираться.

Многие легковерные люди полагают, что принципы свободы прессы и слова могут быть правильно защищены и использованы в рамках конституционных гарантий. Это кажется мне единственным извинением устрашающих апатии и равнодушия в отношении ограничений свободы слова и прессы, которых мы отведали в этой стране в последние месяцы.

Я думаю свобода слова и прессы означает, что я могу говорить и писать всё, что мне вздумается. Это право становится фарсом, если оно регулируется конституцией, законами, всемогущими решениями почтового министра или полицейской дубинкой. Конечно, вы предупредите меня о последствиях, если мы освободим слово и прессу от оков. Я же уверена, что лекарство от последствий, вызываемых баспрепятственным выражением мнения, заключается в том, чтобы расширить право выражения мнения ещё более.духовные узы никогда не могли задержать движения прогресса; но преждевременные социальные возмущения зачастую вызывались волнами репрессий.