Виктор Топоров - Жёсткая ротация

2005

Ровно пятнадцать лет назад член Верховного Совета СССР Анатолий Собчак был избран депутатом и сразу же — председателем демократического Ленсовета. Год спустя стал мэром, переименовал город, организовал героический отпор ГКЧП и катастрофическую даже по российским меркам питерскую разруху, рекрутировав во власть сегодняшних «силовиков», «юристов» и «экономистов» и затеяв «свободную экономическую зону». Провёл Игры Доброго Толи. Подружился с Ростроповичем и Киркоровым. После пяти лет в мэрах не пробился в губернаторы, сенсационно проиграв выборы самому безликому из собственных подчинённых. Подвергся антикоррупционным преследованиям, под угрозой ареста слёг в больницу, а затем бежал во Францию. Триумфально вернувшись уже при Путине, держался гоголем, однако провалился на думских выборах и буквально накануне высокого назначения (получив соответствующие заверения и успев похвастаться ими) скоропостижно скончался при так и остающихся непроясненными обстоятельствах. Его вдова — сенатор от республики Тыва, а дочь — светская львица и вечная героиня скандальной хроники.

Сегодняшняя власть чтит память петербургского мэра, но отнюдь не насаждает его культ. Её оппоненты — и былые приверженцы первого мэра Питера — недоуменно разводят руками: как же, мол, так вышло, что ученики и выдвиженцы демократа Собчака проводят демонтаж демократических институтов, зажимают СМИ, усердно «строят» чужой бизнес и вдвойне усердно строят собственный? Как вышло, что «предатель» и чуть ли не «убийца» Яковлев до сих пор в министрах? А ещё один враг (и бывший соратник) мэра, автор «Собчачьего сердца» Юрий Шутов, который год сидя в тюрьме по обвинению в организации банды киллеров, ухитряется издавать «разоблачительную» газету и раз за разом избираться в питерский ЗакС?

Все эти вопросы любопытны, но, пожалуй, не релевантны. Собчак был, разумеется, не демократом, а демагогом и входил — наряду и наравне с Жириновским, Артёмом Тарасовым, Германом Стерлиговым, Сергеем Мавроди, «генералом» Димой Якубовским и др. и пр. — в когорту искателей приключений, решивших половить рыбку в мутной воде всесоюзного развала и поначалу поймавших было, вот только в руках не удержавших. А с чисто декоративной ролью «при власти» ленинградский профессор права и член КПСС с 1987 г. (раньше не брали), в отличие от вождя ЛДПР, смириться не захотел.

Однако в ту же когорту входили и те, кого сегодня называют олигархами. И, если отвлечься от откровенно опереточных персонажей типа того же Тарасова, Собчак оказался первым «удалившимся в изгнание» во избежание ареста (ну, был ещё такой Станкевич, но это уж совсем семечки) — вот только вёл он себя там не по-березозски или невзлински шумно, а тихо преподавал в Сорбонне, да и миллиардов у него, естественно, не было. Разве что если считать на рубли — да и то до деноминации. Не было не в последнюю очередь потому что, «решая вопросы», Собчак принимал к оплате и прямую лесть: чем грубее и беззастенчивее, тем вернее. Стиль большого хапка оставался ему недоступен, да и в моду вошёл по-настоящему лишь в 1996-м — как раз когда Анатолий Александрович утратил власть.

В 1989 году, когда первый секретарь ленинградского обкома КПСС Соловьёв проиграл выборы на Съезд народных депутатов, его по тогдашним Горбачёвским правилам сменил на посту Гидаспов, опытный и успешный хозяйственник, но слабый публичный политик. И буквально в те же дни начался политический взлёт «молодого коммуниста» Собчака, вышедшего из партии куда позже, вслед за Ельциным. И похоже, Горбачёв (после Фороса и уже на правах английской королевы предложивший Собчаку пост союзного премьера; у того хватило ума отказаться) с Гидасповым промахнулся: первым секретарём надо было назначить Собчака — и он занялся бы тем, что умел, — демагогией. И, не исключено, вытащил бы КПСС из трясины идеологического безволия, в которую та угодила. Тогда как Гидаспов, выбери мы его председателем Ленсовета, наверняка вытянул бы городское хозяйство.

Но всё стряслось как стряслось. И Собчак лежит в могиле по соседству с Галиной Старовойтовой, нашим лишь чудом не состоявшимся министром обороны, а бравый ветеран Гидаспов недавно совершил подвиг: увидел утопающего ребёнка, нырнул в ледяную Неву и спас! Он бы и город спас. Вот только ни у него, ни у Собчака, ни у нас с вами не срослось.

2005

Когда речь заходит о двухпартийной системе, сразу же вспоминается классическая шутка: «У нас две партии: одна у власти, другая в тюрьме». Шутка, актуальная и сейчас, но всё же всего лишь шутка.

Российский аналог двухпартийной системы — двоевластье. Не две «партии власти», а именно двоевластье. Два фактически равноправных (не обязательно легитимных) субъекта власти, вокруг которых группируются приверженцы и — внимание! — между которыми возникает в иных условиях не существующее пространство свободы. И просто свободы, и ленинской «свободы от». В частности, и свободы от необходимости делать выбор между двумя властями. Свободы не идти ни во власть, ни в тюрьму.

Традиционным примером двоевластья (оно же, на иной взгляд, и безвластье) служат весна-лето 1917-го: Временное правительство и Советы. И действительно, пространство свободы было тогда, вопреки условиям военного времени, чрезвычайно обширно. Недавнее празднование Дня России напомнило ещё об одном периоде двоевластья: Горбачёв и Ельцин. А приговор Ходорковскому — о Ельцине и олигархах. А очередная перепродажа «Известий» — о Ельцине и Съезде народных депутатов, «из-под которого» вынырнула в недолгую независимость газета Голембиовского. А новые античубайсовские инвективы Лужкова — о противостоянии, условно говоря, «Единства» и «Отечества».

Двоевластье способствует возникновению пространства свободы (а конец двоевластья означает сужение этого поля вплоть до полного исчезновения) не только на общенациональном уровне, но и на губернском. Мы в Питере пережили несколько периодов «губернского двоевластья»: между обкомом КПСС и Ленсоветом, между Петросоветом и мэром, между мэром и будущим губернатором (Собчак — Яковлев) между губернатором и полномочным представителем президента (Черкесов, потом Матвиенко). Двоевластье возникает и на ведомственном уровне, особенно при нынешней структуре правительства: чтобы ограничиться одним примером, кинематографисты не знают, к чьим ногам припадать — Михаила Швыдкого или Александра Голутвы. Двоевластья нет и не может быть лишь в корпоративной практике: здесь руководитель — царь и бог, а единственная свобода рядового члена корпорации заключается в возможности покинуть её ряды; рассматривая государство как корпорацию (вслед за Бенито Муссолини), многие стремятся раз и навсегда извести российское двоевластье и вытолкнуть несогласных в эмиграцию или всё в ту же тюрьму. Но двоевластье, преодолённое в одной форме, тут же возобновляется в другой; пространство свободы приобретает причудливые, а то и фантасмагорические очертания, однако же всякий раз восстанавливается. Юрьев день теоретически отменён, но суровость закона смягчается необязательностью его соблюдения.