Елена Коровина - Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

Павел Михайлович поднялся из-за стола и растянулся на черном кожаном диване. Суматошная жизнь! Но что ни говорите, нет лучшего места на свете, чем его дом в тихом Лаврушинском переулке Замоскворечья. Здесь на всех стенах — картины. В кабинете — самая любимая — «Грачи прилетели» Саврасова. Смотришь: простая русская весна, а душа оттаивает, оживает…

И вдруг. Кто-то вскрикнул в доме. Еще и еще, словно захлебываясь. Павел Михайлович вскочил с дивана. Почему-то вспомнился писк голодного ребенка в мастерской, куда ходил утром. Третьяков кинулся наверх в детские комнаты. В неясном свете ночной лампы из коридора вылетела шестилетняя Верочка, старшая дочка, и бросилась к отцу: «Папа! Не отдавай меня!» Сбежались слуги. Жена, Вера Николаевна, пробилась сквозь их толпу и схватила Верочку на руки. Дочка зарыдала еще сильнее: «Они звали меня, мама! А я не хочу к ним! У них страшно!»

Третьяков взглянул туда, куда показывала девочка. Напротив двери в ее комнатку трепещущий свет лампы выхватывал из темноты огромную «Майскую ночь» кисти Крамского. Тяжелый лунный свет. Колдовское затягивающее озеро. Призрачные русалки, вышедшие на ночной берег.

«Зачем ты повесил эту жуткую „Ночь“ в детский коридор, Паша?» — Вера Николаевна, уложив Верочку, вошла в кабинет мужа. «А куда мне ее девать? Прислуга отказывается убираться в зале, где висят эти утопленницы! Вот я и взгромоздил картину на комод в верхнем коридоре, думал: там темновато, ее не видно, а потом я место найду. Да тут, как на грех, нянька на комод лампу поставила. Верочка дверь открыла, а там — русалки…» — «Намыкаемся мы, Паша, с твоими картинами! — Вера Николаевна нервно заходила по кабинету. — Я недавно мимо „Чаепития в Мытищах“ Перова прошла, так толстый поп с картины на меня столь презрительно глянул, будто я ему действительно чай пить мешаю!» — «Я и сам, Веруша, чувствую, — тихо сказал Третьяков, — картины своей жизнью живут. Недавно перенес два портрета на одну стену и сразу понял: не хотят они рядом висеть. Друг другу завидуют — ну чистые авантюристы! И точно — утром один портрет упал — видать, выжил его соперник!» — «Это они нас скоро выживут! — Вера Николаевна остановилась и с вызовом взглянула на мужа. — На улице жить станем — вот тебе и все авантюры с приключениями!» — «А разве плохо на свежем-то воздухе? — заулыбался Третьяков. — Щеки у нас будут — кровь с молоком. Прямо на улице чаи распивать станем».

Ну как с таким насмешником спорить?..

А ведь говорят, в детстве Паша был тихим и даже нелюдимым. Когда семья в Сокольники гулять ездила, прятался у себя в комнатенке, из дома выходить не хотел. А в юности друзья прозвали Павла архимандритом — больно робок он был с женщинами. Да он два года боялся к Вере Николаевне подойти, издали любовался. Однажды так завороженно засмотрелся, что с первого яруса в театре чуть не грохнулся. «Кто это?» — поинтересовалась тогда юная красавица Верочка Мамонтова. «Молодой Третьяков, — ответила ее сестра Зинаида. — Купец первой гильдии из Замоскворечья. Торгует льняным полотном. Говорят, текстильную фабрику строит, пароходы покупает. Да еще и деньги тратит на собирание картин». Сестры вышли в фойе и направились к спускавшемуся по лестнице поклоннику. Так тот вообще ретировался из театра. Близорукой Вере и рассмотреть его не удалось. Ну что прикажете делать с таким робким обожателем? Пришлось подключить то самое искусство, перед коим столь благоговел Павел Третьяков. В конце концов, семейство купцов Мамонтовых тоже не чуждо «наукам красоты». Мать Веры искусно играла, отец, Николай Мамонтов, прекрасно пел дуэтом со своим младшим братом Иваном. Сын Ивана, двоюродный брат Веры — Савва Иванович — бредил театром. Сама Вера и сестра Зинаида славились по Москве как прекрасные пианистки и часто играли на публике в четыре руки. Вот и решено было пригласить Павла Третьякова на музыкальный вечер.

Павел пришел к Мамонтовым, но забился в угол за штору. Однако после первого же выступления Веры выбрался «на свет» и бросился к приятелю: «Какая чудесная пианистка!» Приятель не растерялся и подтащил Павла прямо к инструменту. Верочка подняла глаза и, наконец, увидела вблизи своего восторженного обожателя. Он ничуть не походил на замоскворецких купцов — тонкое нервное лицо, высокий лоб, ясная улыбка. Да он оказался красив, этот недотепа!

Уже на другой день Третьяков примчался к Мамонтовым с визитом. С тех пор в доме часто слышались наставления прислуге: «Не ставьте чашки на край! Уберите с дороги маленький столик!» Влюбленный недотепа ухитрялся смахивать на пол чашки, сворачивать столы и стулья. Но предложение осмелился сделать Верочке только через несколько месяцев. Свадьбу сыграли 22 августа 1865 года, а в октябре 1866 года родилась старшая дочка — Верочка (ни о каком другом имени Павел и слушать не захотел!), через год — Сашенька, в 1870-м — Любушка, и вот в 1871-м наконец-то сын — Миша. Но что делать — больной. Каких только врачей Вера не звала! Все только головами качали: «Тяжелые роды, голубушка! Надеемся, ребеночек выправится…» Но диагноза никто не ставил. В конце концов Павел привез двух немецких светил. Грузные, холеные, они долго осматривали Мишу, ощупывали толстыми пальцами, потом пошли пить чай. Говорили по-немецки. Вера хоть и знала язык, но от волнения ничего не понимала. Попив чаю, доктора попросили привести старших детей. В сопровождении бонны три девочки робко вошли в гостиную. Немцы спрашивали их о разных вещах на ломаном русском. Девочки пугались и путались. Наконец их отослали, и врачи по-русски вынесли вердикт: «Девошк — есть норма, малшик — найн». Потом один врач брезгливо заговорил с другим по-немецки. Вера разобрала только: «Idiotismus».

Всю ночь она рыдала. Павел терпеливо утешал: «Не верю я немецким диагнозам! Выправится наш мальчик!» Спустя пару недель он приставил к Мишеньке старушку Ольгу Николаевну и возложил все надежды на любовь и заботу. Но время шло — Миша начал прибавлять в весе, но не в уме.

…Тонкие пальцы Веры Николаевны тревожно бегали по клавишам. Теперь дом просыпался под звуки ее рояля и засыпал под них. По утрам звучали бурные пассажи, будто она набиралась от них мужества на целый день. По вечерам звуки становились печальными и болезненными, словно она отдавала им свою тревогу. Однажды, когда Вера Николаевна начала играть, дом огласился диким ревом. Оказалось, девочки залезли под рояль и, услышав печальную игру матери, зарыдали в голос. Пришлось выудить их из-под инструмента. «Зачем вы залезли под рояль?» — рассердилась мать. Люба набычилась и закричала, вытирая слезы: «Надо же нам где-то играть!» А рассудительная Верочка объяснила: «Папа говорит, по дому играть и бегать нельзя. Говорит, от нашего топота картины могут со стен упасть. А море Айвазовского вообще из рамы выплеснется!»