Р Орлова - Последний год жизни Герцена

"Личное счастье" - это сыну, но не только сыну. Это и себе, о себе, о своей молодости и о том, чего так мучительно не хватало весной 1869 года.

У Герцена было трое детей от первой жены: Александр, Наталья (Тата) и Ольга. Двадцатидевятилетний Александр - ученый-физиолог - давно живет отдельно. Он женат, молодожены ждут ребенка. У него подолгу гостит Тата. Ольгу взяла на воспитание Мальвида фон Мейзенбург, приятельница Герцена. Любя девочку по-матерински, она, однако, отдалила ее от отца, сделала из нее иностранку.

Умирая, жена просила беречь детей. Герцен поклялся, но не сдержал клятвы.

В 1856 году, когда Огаревы приехали в Лондон, молодая Натали Тучкова-Огарева влюбилась в Герцена. Огарев проявил поразительное великодушие. Но его отстранение не принесло добрых плодов. С каждым прожитым вместе с Герценом годом росла требовательность Натали, раздражительность, неудовлетворенность. Герцен, на короткое время принявший свой ответный порыв за любовь (сама Натали точно назвала его чувство к ней "вспышкой усталого сердца"), вскоре понял, что ошибся, но было уже поздно.

Огарев с печалью и ужасом смотрел на то, как двое близких ему людей не способны понять друг друга, ранят, мучат.

Прошло двенадцать лет, но отношения с Натальей Алексеевной еще скрывались от посторонних. Трое детей от первой жены с мачехой в разладе.

В 1869 году Герцен просил старшую дочь:

...Скажи ей (Ольге), что никогда, ни одного дня не было лжи в отношении Огарева. - Совсем напротив, ни одного обмана, ни одного объяснения не было с ним... (Собр. соч. Т. XXX, 1, 135.)

Внутри лжи не было, но ситуация оставалась ложной. От этого страдали все трое, больше всех - Наталья Алексеевна. Она просила, требовала узаконить существующие отношения, по крайней мере - перестать скрывать их от близких, от старших детей. Мужчины сначала боялись давать "козырь" многочисленным врагам: у издателей "Колокола" - "общая жена". Боялись, что скажут русские родные, а от них отчасти зависели деньги. Но больше всего опасались ранить детей - они тогда были еще малы.

В Ницце - очередное временное пристанище 1869 года - с Александром Ивановичем и Натальей Алексеевной жила их дочь, двенадцатилетняя Лиза. Двое близнецов погибли в 1864 году от дифтерита. Лиза все еще носила фамилию Огарева, его называла папой. Впрочем, "папа Ага" - так называли его все дети Герцена.

Герцен - Огареву

2 февраля 1869 г. ...Обрывается все на мне. Что впереди - я издали не знаю и иду с завязанными глазами. Жизнь частная погублена, с этими элементами и не мне чета мастер ничего не слепит. Время идет, силы истощаются, пошлая старость у дверей... Мы даже работать продуктивно не умеем - работаем то невпопад, то для XX столетия... (Собр.соч. Т. XXX, 34.)

Огарев вскоре после того, как молодая жена ушла к Герцену, увлекся "погибшим, но милым созданием" - англичанкой Мери Сазерланд. Почти неграмотной. Вплоть до его смерти она вела хозяйство, ухаживала за ним, больным, - он продолжал пить, учащались эпилептические припадки, - была нянькой, возлюбленной, подругой. Огарев к ее сыну Генри относился по-отцовски, у них воспитывался и незаконный сын Саши Герцена - первый внук Александра Ивановича - по прозвищу Тутс.

Анна Григорьевна Достоевская, вспоминая о поездке с мужем за границу, рассказывает о Женеве 1869 года:

Знакомых в Женеве у нас не было почти никаких. Из прежних он (Ф.М.) встретил одного Н.П.Огарева... Он часто заходил...

Федор Михайлович ценил многие стихотворения этого задушевного поэта, и мы оба были всегда рады его посещению. Огарев, тогда уже глубокий старик, особенно подружился со мной...

В 1869 году Огареву - 56, Герцену - 57 лет. Для ХIХ века - старость.

Все настойчивее мысль о конце "Колокола".

Герцен - Огареву

23 июля 1868 г. ...жернов останавливается все больше и больше, мы вяло толчем воду, окруженные ерническим смехом и подлой завистью. Россия глуха. Посев сделан, она прикрыта навозом - до осени делать нечего. (Собр. соч. Т. XXIX, 2, 416.)

Герцен - французскому историку Кине

8 января 1869 г. Мне всегда казалось, что остановиться вовремя - вещь необходимая, без "memento mori" со стороны хора. Не ожесточение врагов наших заставило нас решиться заткнуть голос нашему "Колоколу", а безразличие наших друзей, отсутствие всякой нравственной поддержки. (Собр. соч. Т. ХХХ, 11.)

Первого декабря 1868 года было написано открытое письмо Огареву о приостановлении газеты. Пятнадцатого декабря сдали в печать последний, сдвоенный номер.

Позади - вершины. Позади - почти пять лет, когда каждый день подтверждал: "Вы нужны!"

Приезжали близкие, прокрадывались шпионы, поддерживали друзья, проклинали враги, - все внушало веру в себя, в необходимость своего дела.

Россия была наводнена лондонскими изданиями. Петр Кропоткин вспоминал, как в 1862 году помощник иркутского губернатора генерал Кункль повел его к себе и показал полную герценовскую коллекцию.

Когда "Колокол" гремел, Ф.Тютчев написал князю Горчакову записку "О цензуре в России" (ноябрь 1857 г.). Поэт и государственный деятель - старший цензор Министерства иностранных дел - понимал, что возникновение бесконтрольной печати за границей - "явление бесспорно важное. Было бы бесполезно скрывать уже осуществившиеся успехи этой литературной пропаганды". Единственным оружием противодействия, так полагал Тютчев, могла быть лишь свободная газета в России. И для такой газеты не будет недостатка в талантах. Но они "должны быть убеждены, что призываются не к полицейскому труду, а к делу, основанному на доверии", делу, осуществить которое нельзя без свободы3.

Идея Тютчева не осуществилась.

Пути Герцена и Тютчева соприкасались и позже. И не только как пути политических противников. В январе 1869 года Тютчев пишет (не для печати, конечно) эпиграмму:

Вы не родились поляком,

Слуга влиятельных господ.

С какой отвагой благородной

Громите речью вы свободной

Всех тех, кому зажали рот.

Герцен с радостью поместил бы такую эпиграмму в "Колоколе", где много раз с издевкой, с возмущением разоблачался полицейский литератор Скарятин.

"Все те, которые хотят Русь мерить на ярды и метры, не знают ее" (статья "Россия и Польша") - эти слова перекликаются со знаменитым тютчевским:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить...

Двадцать седьмым февраля 1969 года помечено стихотворение Тютчева:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется.

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать.

Эти строки можно было бы поставить одним из эпиграфов к циклу писем "К старому товарищу". В феврале закончено второе письмо.

***

После смерти Николая I в России наступило особое, весеннее время, когда уже нельзя было не думать о коренных бедах русской жизни, но еще нельзя было сказать о них вслух на родине.