Денис Драгунский - Бог, страх и свобода

Но есть еще одна, важнейшая, на мой взгляд, причина, не позволяющая отцу нации слишком крепко обниматься со своим народом, то есть, собственно, принимать на себя роль именно отца, а не просто демократически избранного главы государства.

Потому что отец — это не только право поставить детей в угол. Это еще и обязанность регулярно ставить на стол кошелку с едой. И в семейном смысле, и тем более в государственном.

Вот тут и пролегает непроходимая граница между тоталитаризмом и деспотизмом (тиранией, диктатурой и так далее).

Всё вне государства!

Бенито Муссолини, основатель и главный инженер тоталитаризма, говорил как раз наоборот: «Все — в государстве. Ничего вне государства, ничего, кроме государства, ничего против государства». Последний тезис неспецифичен для тоталитаризма. Антигосударственная деятельность не приветствуется нигде, ни в демократической Англии, ни в авторитарном Сингапуре, ни даже в африканских «несостоявшихся государствах». Пусть они сто раз несостоявшиеся, но все равно не любят, когда из джунглей выходит банда повстанцев и предъявляет претензии на власть.

Гораздо важнее тезис «ничего вне и кроме государства». Что это значит? Это всего лишь формула тоталитарного общественного договора. Это значит, что государство не только овладевает экономикой и политикой, культурой и частной жизнью граждан. Это значит, что государство — взамен полной политической покорности, безупречных налоговых платежей и обильных поставок пушечного мяса — берет на себя все социальные сервисы.

Вот, собственно, главный признак тоталитаризма: максимально развитая система социальных сервисов, бесплатных или по копеечной цене. Образование (от яслей до докторантуры, включая кружки фотолюбителей, водителей и собаководов), медицинское обслуживание (кстати, только в тоталитарной стране существовало такое барство, как вызов участкового врача на дом по первому чиху, и совершенно бесплатно). А также реальное пенсионное обеспечение, культурный досуг, массовый спорт, широкая сеть библиотек, социальное жилье, дешевый транспорт, искусственно поддерживаемые низкие цены на хлеб, молоко, детскую одежду, книги и билеты в кино, театр, музей.

И все это было государственным. Клуб комнатнодекоративного собаководства мог быть общественным, но существовал под контролем и с разрешения государства.

То есть практически бесплатное всё в обмен на практически бесплатный труд (включая ратный) и практически безграничную лояльность. Это «бесплатное всё» было самой лучшей матрицей для пропаганды единства и сплоченности. Оно само было этой пропагандой.

Тоталитаризм — это во вторую очередь политический сыск, бесправие, угнетение меньшинств, концлагеря и война. Это признаки деспотизма и милитаризма, каковые неприятные явления непременно сопровождают тоталитаризм. И многие принимают их за лицо тоталитаризма. Но это скорее устрашающая маска.

Любой деспотический режим есть явление верхушечное (в социальном смысле) и центральное (в смысле географическом). Всегда есть местечко «в глухой провинции, у моря», где можно укрыться от Цезаря и его хищных фаворитов. В деспотическом режиме всегда есть что-то, «кроме государства» и «вне государства»: можно жить в глухой деревне и питаться молоком собственной коровы — полведра выпил сам, остальное отдал соседу за картошку. Плюс огородик, охота, то да се…

При тоталитаризме такие фокусы не проходят: если коллективизация, то сплошная. Молоко и картофель надо сдавать государству. А что касается попытки купить дом в деревне и зажить отшельником, то на это есть закон против тунеядства.

Есть принуждение внеэкономическое, как писали классики. Это когда палкой. Есть экономическое — это когда деньгами. Тоталитаризм, широко и вольготно употребляя палку (винтовку, колючую проволоку), в основном пользовался социальным принуждением. Когда «ничего вне государства», когда кругом масса социальных учреждений, то гражданин падал в них, как гриб в лукошко. Ибо краями лукошка были границы страны, крепко охраняемые изнутри. Довольно скоро гражданин начинал воспринимать такую жизнь как бесспорное благо. «Как хорошо, что наяву я не в Америке живу!» — был такой стишок известного поэта про мальчика, которому приснились ужасы Запада. И в других тоталитарных государствах существовали ужасающие мифы про «зарубежный кошмар».

Да, конечно, при тоталитаризме была элита, был и некий придонный слой. Но и элита общества, и его подонки время от времени сполна хлебали тоталитарного деспотизма — как бы в ответ на то, что они жили «вне государства», на виллах и помойках. Ответом на такую фронду были расстрелы и массовые высылки.

Не то теперь. У нас теперь почти всё вне государства.

Российское государство поспешно и радостно расстается с унаследованной от тоталитаризма системой социальных сервисов. Со всей сразу. «Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым», — говорил бородатый основоположник коммунистического тоталитаризма. Особенно смешно старикам, которые теперь будут покупать дорогие лекарства и платить за квартиры по полной стоимости.

Цветок засохший, бездуханный

Деспотических государств на планете множество. Тоталитарных — по пальцам можно пересчитать. Хотя попытки устроить себе уютный маленький тоталитаризм делались в 30-е годы по всей Восточной и Южной Европе, от Эстонии до Болгарии и далее на запад, к Португалии. Ожившее чудо из древнегреческого гербария. Цветок двух с половиной тысяч лет от роду, упрямый замысел Платона.

Однако настоящий, полнокровный тоталитаризм получился только у Германии, Италии, России. У России — лучше всех. Никакому частнику не давалось никаких поблажек. Северная Корея и Куба были специфическими копиями советского тоталитарного режима. Страны социалистического лагеря были скорее деспотическими — там сохранялись крупинки свободного бизнеса. Китай тоже — ведь там не платили пенсий (и сейчас не платят).

Почему так? Да потому, что тоталитаризм — очень дорогое мероприятие. В эти игры может играть только большое, сильное, многолюдное государство с сильной тягой ко всеобщей справедливости. Во-первых, требуются немалые исходные ресурсы — материальные и человеческие. То есть нужны огромные вложения, включая сюда займы и трудовую повинность. А во-вторых — и это главное, — в ходе производства всех этих бесплатных и почти бесплатных благ возникают чрезмерно большие издержки перераспределения. Огромный чиновничий (в том числе репрессивный) аппарат при тоталитаризме — это не чья-то прихоть, а насущная необходимость. Но ведь чиновник тоже является потребителем бесплатных благ, объектом дорогостоящих социальных гарантий, менеджментом которых он занят. Кстати, бесплатный труд лагерников на деле был недешев. Произведенную ими элементарную продукцию — а на воле они бы производили что-нибудь более сложное и дорогостоящее — тоже надо погрузить, доставить потребителю, выгрузить. Хоть лес, хоть уголь, хоть что хотите. Самих лагерников надо охранять, а значит, кормить кумов и вертухаев, обеспечивать их жильем, одеждой, оружием и боеприпасами, возить в отпуск и обратно. И бесплатно учить-лечить, что тоже стоит денег. Эксперимент оказывается слишком затратным.