Итоги Итоги - Итоги № 52 (2012)

На следующий день, когда мы уезжали из отеля в аэропорт, я загружал в автобус чемоданы и вдруг почувствовал резкую боль в грудной клетке. Забегая вперед, скажу — это был спонтанный пневмоторакс. Таким медицинским термином называется разрыв плевры, когда воздух начинает поступать в плевральную полость. В свое время, когда я еще занимался парным катанием, у меня уже возникала похожая проблема. Но было это задолго до описываемой истории, и потому одно событие с другим я не связал. Так вот, всю дорогу я промучился, потом поделился бедой с Чайковской. Путешествие самолетом оказалось еще более изматывающим: прямого перелета в Москву не было, мы летели через Хельсинки с большим интервалом между рейсами. Все это время, сидя в кресле, я изнывал от боли.

Когда самолет приземлялся в Шереметьево, я неудачно повернулся, и внутри что-то щелкнуло. Впоследствии выяснилось, что это лопнула веточка легочной артерии и в плевральную полость начала поступать кровь. Понятно, в тот момент никто этого еще не знал. Просто по пути из аэропорта меня захлестнула такая боль, что я сидеть не мог. Всю дорогу простоял, балансируя на пальцах, пытаясь хоть как-то амортизировать толчки автобуса. Вызванный врач предположил, что у меня межреберная невралгия, заработанная во время фотосъемок на холодном катке. В качестве лечения была рекомендована горячая ванна. Но после нескольких секунд пребывания в воде я почувствовал, что теряю сознание, перед глазами пошли круги. Еле выбрался из ванной, почти дополз до кровати и отключился. Очнулся поздно ночью от еще более сильной боли.

Только на третьи сутки меня отвезли в лужниковский спортивный диспансер, положили на рентген и обнаружили, что левое легкое наполнено кровью. Чайковская схватила меня в охапку и потащила к своему знакомому кардиологу, профессору Сыркину. Он посмотрел, послушал и сказал с характерным грассированием: «Молодой человек, это было бы очень смешно, когда бы не было так грустно. Вас надо студентам показывать: у человека нет легкого, а он живет». И дальше — Чайковской: «Срочно везите его в клинику с хорошими пульмонологами». В качестве лучшей была названа больница Министерства путей сообщения на Волоколамке. К счастью, наш тренер в то время дружила с дочкой министра путей сообщения Бещева. Связалась с ней, та тотчас поговорила с папой, и меня сразу же отвезли на Волоколамское шоссе. Посадили на стул лицом к спинке и огромным шприцем начали откачивать кровь из легкого. Процесс шел успешно, но тут вновь открылась артерия — и в легкое пошла свежая кровь. Врачи перепугались, прекратили процедуру и отвезли меня в палату. Встал вопрос о переливании крови, потому что своей я потерял очень много.

— Правда, что одним из доноров стала сама Елена Чайковская?

— Она так утверждает. Я в этом не уверен, но разочаровывать никого не хочу (смеется). У меня оказалась очень редкая группа — третья, да еще с отрицательным резусом. Стали переливать консервированную кровь, тут же началась сильная аллергическая реакция, температура подскочила к 39 градусам. Пришлось срочно искать доноров. Наутро я открыл глаза и увидел в палате Милу с Чайковской, а вместе с ними — невысокого, очень энергичного человека. Это оказался знаменитый хирург-пульмонолог Михаил Перельман. Прямо с порога он заявил: «Молодой человек, вам нужна срочная операция». «Какая операция, у нас чемпионат мира через месяц», — возражаю я. «Даю вам десять минут на размышление, — не терпящим возражения тоном заявляет посетитель. — Либо соглашаетесь и вас везут в операционную, либо отказываетесь и… Но знаете, я очень не советую это делать». В общем, выбора мне не оставили. Подготовки к операции практически не было, только что-то вкололи — и сразу в операционную. Потом мне сказали, что врачи колдовали надо мной больше шести часов.

— Готовясь к этому интервью, мы посмотрели документальный фильм «Право быть первыми», снятый о вашей паре в середине 70-х годов. Судя по обилию кадров из личной жизни, операторы преследовали вас буквально по пятам.

— Все интервью были взяты во время сборов в Одессе, съемочная группа пытала нас там по вечерам. Семейную хронику снимали в Коктебеле, нашем с Милой любимом месте отдыха. Режиссер Толкачев все выспрашивал: «Чем вы любите заниматься в свободное время?» «На водных лыжах катаемся», — ответствовали мы. «Нет, это не пойдет, — авторитетно заявлял режиссер. — Мы так уже Роднину снимали, придумайте что-нибудь другое». А я в Коктебеле очень любил плавать под водой с маской, благо место там неглубокое — максимум метров десять. И отчаянно мечтал попробовать настоящее подводное плавание, с аквалангом. Робко так забрасываю удочку: может, попробуем?

Настало время отпуска, мы уехали к себе в Коктебель. Проходит неделя, другая… Вдруг утром к пристани подходит белый адмиральский катер — шикарный такой, со спасательной станцией. На борту — наша съемочная группа и люди с аквалангами. Едем, говорят, в бухту сниматься. Инструктаж занял две минуты, попробовали: все нормально. С нами все просто — акваланги, маски. А на оператора, чтобы он не всплывал все время, как поплавок, надели свинцовый пояс. Метрах в двадцати от берега погружаемся на дно. Мы с Милой резвимся, плещемся, а сами краешком глаза поглядываем: как там съемка идет? Вдруг видим — оператора нашего нет, камера для подводных съемок на боку валяется. Выныриваем, а ему на берегу уже искусственное дыхание делают. Оказалось, человек хлебнул воды, стало плохо с сердцем. После этого оператора в свободное плавание больше не пускали. Сажали на большой камень под водой, мы вокруг круги нарезали, а он нас снимал.

После окончания съемок ребята со спасательной станции приезжали к нам еще в течение недели, и мы вдвоем с Милой исследовали весь подводный мир бухты. Забирались на глубину в тридцать метров, проплывали по узкому-узкому тоннелю, где сердце заходилось от страха. Так сбылось одно мое заветное желание. А вот другое — самому управлять самолетом — пока еще ждет своего часа. Когда мы ездили по Сибири с серией показательных выступлений, пилоты иногда пускали меня посидеть в кресле, подержаться за штурвал. Но это все равно что учиться водить машину, стоящую на парковке. Хочется ведь самому поднять самолет в воздух, испытать чувство полета...

— Турне по Сибири случались часто?

— Это была ежегодная традиция. После чемпионата мира вся сборная СССР отправлялась в поездку по городам Урала и Сибири. Новосибирск, Томск, Барнаул, Кемерово, Новокузнецк… Днем мы общались с простыми тружениками, вечером выходили на показательные выступления. Помню, в Прокопьевске нас повезли в шахту. Выдали каски, погрузили в клеть и стали опускать на огромную глубину под землю. Там уже ждали шахтеры. Мы им рассказывали о спорте, они нам показывали, как добывается уголек. Это тяжелейшая работа, скажу я вам. И страшная. Некоторые забои совсем маленькие, еле пролезаешь. Втиснешься, и просто не по себе становится. Если у человека клаустрофобия, ему вообще лучше туда не соваться. В Барнауле мы встречались с хлеборобами, это же одна из крупнейших житниц страны. Людей привозили из разных районов, чтобы показать редкое зрелище — живых фигуристов. По окончании выступления они нам преподнесли каравай, а мы благодарили за поддержку, давали автографы. Со стороны это выглядело, может быть, слишком официально, но сама идея с воспитательной точки зрения была очень правильной. Подавляющее большинство спортсменов просто не представляют, как живут обычные люди. Особенно нынешнее поколение, избалованное большими стипендиями и премиальными.