Владимир Бобренев - Без срока давности

Пропотев часа два над анкетой, Могилевский появился на пороге кабинета Алехина.

— Вот составил, — сказал он, протягивая бумагу.

— Спасибо, можете идти, — не взглянув на написанное, произнес Алехин, буднично положив анкету в ящик письменного стола. — На сегодня вы свободны. Когда потребуется, мы вас пригласим.

— Извините, товарищ полковник, я так понимаю, НКВД устраивает мне проверку. Нельзя ли узнать, с чем это связано?

— Всему свое время. Могу лишь сказать, что в органах внутренних дел начинается серьезная реорганизация. Нужны новые специалисты, проверенные люди…

— Спасибо. — Могилевский попрощался и вышел.

Прошла неделя, другая. Григорий Моисеевич подумывал уже, что про него забыли. И слава богу. Может, оно и к лучшему. Сегодня люди с Лубянки благодарят за услуги, а что будет завтра? Каждую ночь кого-то забирают, газеты заполнены сводками о процессах над врагами народа…

Могилевский взял отпуск, решил съездить на юг, посмотреть на родные места, повидаться с близкими, отдохнуть на курорте. Даже купил билет в плацкартном вагоне. Но уехать так и не успел — снова вызов. Только теперь не на Лубянку, а в соседнее учреждение — в ЦК партии.

И снова была бессонная ночь. И опять он ничего не стал рассказывать жене, а с горестным видом отправился на Старую площадь, готовясь теперь к самому худшему.

В отличие от Алехина, партийный начальник был сух и неприветлив. На Могилевского почти не взглянул, указал присесть на стул, углубившись в подробности той самой анкеты, которую Григорий Моисеевич заполнял на Лубянке. Потратив с полчаса на ее изучение, он наконец поднял глаза на посетителя. И тотчас, как горох, посыпались колючие вопросы:

— Чем занимается ваш брат в Москве?

— Лев Моисеевич журналист. Я все указал в анкете.

— Прошу уточнить его прошлое, взгляды, симпатии…

— Пишет небольшие статьи, печатается в заводских многотиражках. Когда-то сочувствовал Бунду, но это в далеком прошлом…

— Мне не очень понятно, где находятся ваши остальные родственники.

— Брат Яков с девятьсот пятого года скрывался от преследований царской охранки. Бежал сначала в Турцию, оттуда ему удалось переправиться в Америку. Первое время работал там шофером, но вскоре умер вслед за своей женой.

— А где племянники?

— О детях брата я ничего не знаю. Собственно, всю информацию о нем мне дал брат Абрам. Он где-то в двадцать седьмом — двадцать восьмом годах выезжал в командировку в США и пытался там навести справки о наших родственниках. Искал Якова и его семью.

— В вашей анкете значатся еще братья и сестры. Почему вы не указали их местонахождение? — заглядывая в заранее приготовленные кем-то вопросы, расспрашивал завотделом.

— Две сестры и брат умерли в детстве. А еще один брат скончался в двадцатипятилетием возрасте в психиатрической больнице.

— Нам известны сведения о родственниках по жене. Ее брат — Яков Рабинович, убежденный сионист, десять лет назад сбежал в Палестину. Другого брата вашей жены, Бориса Иосифовича, арестовали в прошлом году по подозрению в антисоветской деятельности. Из-под стражи, правда, освободили за недостаточностью улик. В каких отношениях вы с ним находитесь?

Могилевский даже вспотел от таких вопросов и неприветливого тона высокого партийного чиновника.

— Он, как и я, врач по специальности. Но мы не общаемся.

— Как вы отнеслись к решению коммунистов института об исключении вас из партии?

«Вот оно! — промелькнуло у Могилевского. — До этого он просто сбивал меня с толку вопросами о родственниках, незаметно двигаясь к самому главному».

Григорий Моисеевич вытащил платок, вытер пот со лба.

— Собственно, Мне скрывать нечего. Я был очень расстроен случившимся, раскаялся, признал свои ошибки и заверяю, что никогда их не повторю.

— Партия вам доверяет. И это доверие требуется оправдывать. НКВД отзывается о вас как о вполне благонадежном человеке. — Произнеся эти слова, партийный чиновник даже с некоторым удивлением посмотрел на посетителя, словно с такой анкетой Могилёвскому прямая дорога на тюремные нары. — Вы сумели проявить себя с положительной стороны.

— Спасибо, — облизнув пересохшие от волнения губы, пробормотал Григорий Моисеевич.

— А теперь попрошу вас снова зайти в НКВД к товарищу Алехину. Он проинформирует о дальнейших планах в отношении вас. Пропуск в учреждение заказан.

Могилевский почти бегом отправился на соседнюю Лубянку. Его заинтриговала последняя фраза — «о дальнейших планах в отношении вас». Конечно, он никуда уходить не собирался. В институте хоть и донимал его секретарь парткома, но работа была не слишком натужная: сиди сочиняй бумажки, составляй отчеты, пиши справки. При этом совсем неплохо платили — гораздо больше, чем в ВИЭМе. Опять же раз в год бесплатная путевка на черноморский курорт, пайки…

Кроме того, Григорий Моисеевич начал уже собирать материал для диссертации по организационно-плановому обеспечению курортов. Профессор Сергеев согласился быть научным руководителем его работы. Они уже оговорили содержание реферата, и Могилевский начал уже его писать, договорившись, что осенью состоится защита. А защищаться можно прямо в институте, здесь есть свой ученый совет. Так что никуда ходить не надо. А после защиты диссертации Сергеев обещал пристроить его читать лекции. В разрезе политпросвета это даже выгодно, если у тебя имеется научное звание или ученая степень. Платят неплохо, и некоторые даже нигде не работают, а предпочитают ездить по предприятиям и читать лекции.

Алехин действительно его ждал и снова вышел из-за стола. Улыбаясь, пожал руку, поздравив с благополучным прохождением всех проверок, пригласил садиться. Поднял трубку и попросил принести чаю с лимоном и бубликами. И сразу же без всяких околичностей сделал Могилевскому предложение перейти на работу в НКВД. Григорий Моисеевич сразу потускнел. Наркомат внутренних дел — учреждение слишком серьезное. К тому же военное. А значит, тут и дисциплина, и все такое прочее. Это тебе не Народный комиссариат здравоохранения. А уж задачи у этих заведений и вовсе противоположные. Прикинув, завздыхал Могилевский и стал отговариваться:

— Большое спасибо за доверие. Не знаю только вот, справлюсь ли с новым делом. Нельзя ли отсрочить годик-другой. Очень хотелось бы завершить работу над диссертацией. Осенью планируется моя защита…

— Почему же — нельзя? В принципе все можно, — неожиданно переменив тон, сухо ответил ему Алехин. — Я, кажется, говорил вам во время нашей первой встречи о существующих сегодня в органах трудностях с кадрами. Надеюсь, партийную газету «Правда» регулярно читаете?