Максим Кантор - Сетевые публикации

Задумайтесь, прежде чем идти на демонстрации.

Гомосексуалисты, евреи, авангардисты, калеки, цветные — то есть те, кого раньше преследовали на основании их несходства с большинством — отныне уравнены в правах. И даже более того: эти меньшинства получили права в превосходной степени, их голос должен быть возвышен — на том основании, что они долго немотствовали. Повсеместно проводятся парады гомосексуалистов, а евреи тщательно следят за тем, чтобы их не обидели. Гюнтер Грасс, сказавший, что Израиль может начать войну, был обвинен в анти-гуманизме. Этого бы не случилось, если бы он предостерег от агрессивности России, поскольку предполагается, что Россия достаточно большая страна и сама может постоять за себя.

Оставим в стороне тот факт, что отнюдь не все меньшинства наделили правами, Мне, например, ничего не известно о правах цыган или североамериканских индейцев. Насколько знаю, никто не собирается возвратить индейцам земли или выплачивать с отобранных земель процентную прибыль. Понятие меньшинства ведь возникает ситуативно: некогда ацтеков было в Латинской Америке большинство, но теперь это совсем не так. Является ли белорусский пенсионер — представителем меньшинства (поскольку белорусских пенсионеров не так много в мире) и надо это меньшинство защищать — спекулятивный вопрос. Я хочу сегодня сказать о другом.

Существуют два произведения Оскара Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы» и De Profundis, которые поняты плохо; а последнее вообще мало кем читано. Суть этих произведений проста: единение человеческого рода достигается через общее чувство, а не через уникальные страсти. Герой баллады, всю жизнь переживавший свою особенность и ни на что не похожесть, вдруг осознает, что он один из многих грешников, не более. Его уникальный порок, который он трактовал как избранничество, не уникален — ибо грехов много. А вот раскаяние и страдание — есть одно целое, такое целое, которое объединяет всех. Все объединены общим чувством вины перед ближним — за то что не смог защитить, не сумел прикрыть, использовал себе подобного ради похоти или для наживы или из гордости. И безразлично, какого рода твой грех — ибо нет уникальных грехов. Это очень важная мысль эстета Уайльда, который все раннее творчество посвятил уникальному умению видеть не так как сосед. В De Profundis это же сказано еще более отчетливо. Уникальное (творчество, любовь) таковым становится лишь как часть всеобщей заботы человеческого рода, того единого целого, что Федоров называл «философией общего дела».

Именно в этом смысле изгои-авангардисты нуждались в защите — не потому, что им надо позволить рисовать квадратики и полоски, но потому, что этими полосками они тщатся выразить любовь к ближнему. Само право рисовать полоски дорогого не стоит. Равно как и право проникать любимому человеку в задний проход — не особенно драгоценно. Драгоценна способность любить. И если защищают права евреев, то не права на ростовщичество и на ту систему еврейско-финикийского капитала, которую описал некогда Маркс. Сами по себе эти занятия: содомия или ростовщичество или рисование полосок — малопочтенны, поскольку не ведут к продолжению рода, не способствуют процветанию ближних и не являются развитием ремесла. Но сами люди, несмотря на то, что они ростовщики, содомиты, авангардисты, остаются прежде всего людьми — если их тело резать, из тела льется кровь, как заметил Шейлок. И вот это, исключительно важное для понимания общего дела положение, — что все равны в страдании и сострадании — двадцатый век вроде бы усвоил.

Впрочем, не вполне усвоил. Авангард превратился из искусства меньшинства в идеологию большинства, и превалирует в нем рисование полосок, а не желание новым способом рассказать о любви. Авангард стал просто языческим декором богатой цивилизации. И эта метаморфоза авангарда есть зеркало всех проблем меньшинств.

Здесь важно услышать и понять очень важную и очень простую вещь.

Главной проблемой XX века была проблема большинства — угнетенного меньшинством.

Эту проблему пытались решить многими революциями и эту проблему угнетенного большинства утопили в крови многих войн.

Проблему не решили — большинство населения мира по-прежнему используется меньшинством. Это антигуманно.

Однако проблему подменили: гуманизм ловко переориентировали на защиту меньшинств. И более того, приравняли угнетение меньшинств к тоталитарной практике тех, кто угнетал как раз большинство. Это была виртуозная подмена.

И эта подмена сработала — как у наперсточника в переходе метро.

Да, Гитлер убивал евреев, гомосексалистов и преследовал авангардистов — но Гитлер сам боролся за права меньшинства! Это надо очень ясно понять: главным борцом за права меньшинства был именно Гитлер. Нацизм — это и есть борьба за меньшинство. Гомосексуалисты, евреи, калеки, цыгане, славяне — составляли для нацистов однородную массу шлака, от которого следовало очистить мир. Они не рассматривали педерастов как уникумов — но как общую грязь. И если педераст, споря с Гитлером, утверждает, что он имеет право на уникальность — это сродни тому, как если бы он просился в Третий Рейх.

Нет отдельного права евреев, нет отдельного права педерастов, нет отдельного права негров, нет отдельного права авангардистов — есть только одно общее право: быть людьми.

Быть людьми, сострадать друг другу, защищать больных, нищих и детей. И в той мере в какой лесбиянка участвует в этом общем деле сострадания — она такой же человек как остальные; в той мере в какой еврей готов защищать бедных любой страны — он такой же человек как и остальные: в той мере в какой авангардист хочет рассказать о душе, он заслуживает интереса.

Прав меньшинств не существует — в пределах концепции гуманизма. Бороться за права меньшинств — глупость. Несть ни эллина, ни иудея, сказал апостол — и добавим к словам Павла сегодня: несть ни пидора, ни лесбиянки. Но все и везде Христос. Есть только одно большое право большинства: быть людьми. Вот за это большое право и следует ходить на демонстрации.

Список получился длинный.

Тут надо сказать, что к 85-ому году русская культура подошла с таким количеством талантливых людей, какого не было в то время ни в одной известной мне стране (я не знаю Индии и Китая). Это понятный феномен: двадцатилетнее затишье дало возможность сидеть в библиотеках и работать в мастерских. Это время именуют застоем, но мне оно — со всеми понятными оговорками — скорее напоминает екатериненское: небурная война на востоке, подавление мятежей по окраинам, а в целом век умеренного просвещения и стагнации. Думаю, брежневское время оказало крайне благотворное влияние на русскую культуру именно тем, что дало возможность многим состояться. Прошу меня понять: когда я говорю — «состояться», не имею в виду «заработать» или «посетить Нью Йорк». Я имею в виду накопление знаний и умений. Потом это накопленное стали растрачивать. Потом стали выдавать пустоту за содержание.