Максим Кантор - Сетевые публикации

И теперь, когда мы встречаемся на выставках (недавно встретились в Пушкинском) он отворачивается. Он знает, что я думаю, что он трус, а я знаю, что он меня уже ненавидит, за то, что однажды пересилил себя и пришел ко мне с признаниями.

И таких людей я знаю много. Вчера мне написал милый, в сущности, человек: я бы рад вашу статью послать дальше, по своим знакомым, но заранее хочу размежеваться с некоторыми острыми пунктами. Вы там на личности переходите, а мне бы не хотелось. То есть, на личность Патриарха или Путина (про которых этот человек ничего вообще не знает) он перейдет легко, но если мы заговорим о министерском работнике Хорошилове, который который берет взятки всю жизнь — вот этого уже кружок единомышленников не поймет.

У меня был друг, который переживал, что мне не нравится, что он дружит со взяточниками и людьми из светского коррумпированного круга — гельманами, хорошиловами и т. п. И вообще, я против капитализма, а все его окружение — за, и даже получает приличные зарплаты за то, что активно за. Моему другу все хотелось как-то так устроить, чтобы и со мной дружить, и с ними, и чтобы это было славно и параллельно. Некоторое замешательство возникало на днях рождения. Но ведь можно два раза подряд отмечать праздник — один для рукопожатных, а другой для нерукопожатных друзей. Однако не получилось. Так уже было однажды — во время Советского Союза, просто тогда в гости было не принято приглашать стукачей и директоров ателье, заведующих мясными отделами в гости не звали. А сегодня, когда застолье сплошь из директоров гастрономов — в том числе гастрономов интеллектуальных — возникает неловкость. Тут надо раз и навсегда прописать правила поведения кружка, иначе никак.

Вчера один юноша мне написал, что ему в его «тусовке» достается немало колотушек за то, что он думает не как все, и он даже попросился ко мне в друзья, хотя его окружение и против меня, а если он обматерил меня за спиной, так это от ситуативной застенчивости. И написал он это в честном личном письме, не отдавая себе отчета, что пишет очень трусливо. И не объяснишь, что учиться храбрости надо наедине с собой — а когда научишься быть мужчиной, тогда приходить к взрослым. Поздно объяснять, жизнь сложилась.

Вообще говоря, происходит вот что, Возникла мораль мафии, которую противопоставляют морали ненавидимого тотального государства. Мафия, как институт свободы, возникла не вчера — а термин «рукопожатные» совершенно соответствует термину «люди чести», который употребляют на Сицилии.

Страх, который напитал общество, — он не перед Путиным; ну что вам сделает Путин, вы ему совершенно не нужны. И не перед Патриархом — вас нельзя отлучить от Церкви, к которой вы не принадлежите. И не перед Сталиным, который шестьдесят лет как мертв. И не перед Советской властью, которой нет, и нечего врать, что она вернулась.

Страх — выпасть из своего кружка, выделится из своей маленькой мафии, из теплой лужицы. де тебя поймут и согреют. Страшно перестать говорить на общем жаргоне. Страшно увидеть, что ваш кружок занимается дрянью. Страшно остаться одному с большим миром — и с честными идеалами. Это по-настоящему страшно.

Надо только понять, что управлять многими мафиями для тотального государства значительно проще, чем управлять обществом с единой моралью, внятной целью и идеалом общественного договора. Такой идеал возможно извратить. Но если общество живет общим делом, надолго извратить его невозможно. Можно долго обманывать немногих, но нельзя долго обманывать всех.

До тех пор, пока существует свой мыльный дискурс журнала Артхроника, и отдельно есть жирный дискурс сообщества Газпрома — со страной можно делать все что угодно.

А что же, опять верить в общие идеалы? Увольте нас! Как только произносишь слово «идеалы», как у собеседника блестит глаз: он нашел, как доказать свою правоту, как вернуть себе комфорт в душе.

Ах, идеалы? Может, ты за коммунизм? Потом в лагеря всех запрете. Нет уж, мы за дискурс, за инсталляции, за умеренную коррупцию, за миллиардера Прохорова и его благостную сестру. Прохоров наш президент! Только не трогайте ничего в моей маленькой мафии честных «рукопожатных».

Идут на митинг, чтобы подержаться за руки таких же запуганных. В этот день они все смелые. Они выступили против абстрактного тирана (которого в МВФ уже договорились валить, поэтому и можно демонстрации). Они выступили против тирана и затем пошли по своим рабочим местам — подавать руку проходимцам, подставлять щечки для поцелуев ворам, льстить проституткам.

Мне часто теперь говорят: опять ты про негативное! Ну как можно!

Ведь для негативного у нас отведен один специальный день календаря: 31ого числа мы не согласные! Вот есть дело — марш миллионов, протест против тоталитаризма! А потом домой, а уж дома нас ждет только хорошее: журнал «Мезонинчик», инсталляция в ГЦСИ, пьянка на Венецианской биенналле. Жизнь-то идет.

Любят рассказывать о «бульдозерной выставке». Правда, никого не раздавили. Демонстранты держали в руках однодневные поделки, их никто под бульдозерные гусеницы не швырял. Сами художники не были ранены. Бульдозера присутствовало два. Это было насилием над свободной волей, однако произведения искусства не пострадали, по причине отсутствия таковых на выставке — а реклама получилась. Про бульдозерную выставку знают во всем мире.

Историю, которую расскажу ниже, не знает никто.

Киевские художники Ада Рыбачук и Владимир Мельниченко не были представителями андеграунда — и не были секретарями Союза художников.

Они работали упрямо и построили Стену Памяти. Есть такие фанатичные хохлы в истории России — Вернадский, Костомаров.

Это стена монументальных рельефов из бетона высотой от 4х до 6-и метров и длиной около трех километров. Стена опоясывает Байково кладбище и крематорий в Киеве. Вся стена покрыта глубоким рельефом — изображение сотен людей, лиц, рук, переплетенных тел. Бабий Яр, война, голодомор, и просто плач. Задача состояла в том, чтобы увековечить общество.

Мы все — люди, и все — смертны. Так давайте соединим наши душевные усилия, чтобы стать единым целым, хотя бы в общей памяти. Это было религиозное произведение, православное, общинное, — пафосом родственное книге Федорова «Философия общего дела». Стилистически рельефы напоминали — это неизбежно для работы в бетоне — фрески Сикейроса или скульптуры Неизвестного. Впрочем, Сикейрос и Неизвестный ничего столь масштабного не делали. Стена Памяти похожа на собор Гауди — это советский аналог собора Саграда Фамилия. Причем во всех аспектах: портрет общества; воплощение той религии, которую данное общество исповедует; отражение социальной жизни страны.