Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6399 ( № 1 2013)

Хотя... В "несуществовании системы" доля печальной истины всё-таки есть. Но в ином, от К.С. уже не зависящем, смысле. Ведь до сих пор не существует академического издания текстов Станиславского, а значит, и множество документов, связанных с его работой над системой, остаётся достоянием архивов. Всежизненный труд явлен миру лишь в той его части, которую (практически на пороге смерти) успел, смог собрать в книгу сам Станиславский. К тому же он вынужден был считаться (но тут тема особая, тоже ждущая своего профессионального исследователя) с тогдашними цензурными ограничениями в духе диалектического материализма.

Нам представляется, что К.С. пытался создать абсолютное руководство, учебник на все времена. Хотел довести его до последней правильности, словно это был учебник по арифметике, где дважды два всегда, на всех языках, в любом уголке земли будет четыре. Да конечно, хотел. Но это хотение представляло собой непрерывный, живой и честный процесс, где радость находок то и дело сменялась отрицанием найденного. Он искал общие правила, но при этом больше всего боялся помешать ими великому непредсказуемому творчеству самой природы. "Приверженцы школ и правил в искусстве имеют только одну свою красоту и не признают других. <[?]> Каждый убеждён, что его красота правильная и единственная. Да посмотрите вы, законники в искусстве, вокруг, на мир Божий. Посмотрите на небо и облака, каких только линий и красок в них нет - правильных и вычурных, до которых ещё не додумывались, и все они естественны и просты, как всё в природе. Красота разбросана везде, где жизнь.

Она разнообразна, как природа, и никогда, слава Богу, не уложится ни в какие рамки и условности. Вместо того чтобы сочинять новые правила, станьте ближе к природе, к естественному". Так он писал. Так думал. И так работал. И не его вина, что нередко ложно был истолкован. Истолкователей, к сожалению, не выбирают.

В нынешнем мире, порабощённом техническим прогрессом, с каждым годом всё решительнее отъединяющим нас от живой материи бытия, стремление Станиславского к природному, естественно возникающему, независимо многообразному, наверное, как никогда актуально. Точнее сказать - неосознанно актуально. Ситуация исторической компрессии, возникшая где-то в середине XIX века, не исчерпана, она только лишь набирает силу. Реальность, нас окружающая, преображается всё с большей стремительностью. Искусство - это тончайшее, уязвимое достояние человечества, испытывает на себе, как никогда прежде, жесточайшее иноприродное давление, заставляющее постепенно менять саму свою сущность. Не ровён час его ждёт судьба Старой дамы Дюрренматта, чьё живое тело превратилось в коллекцию бесчувственно вещных протезов. Уже и теперь спектакли, сделанные по такому принципу, стали попадаться всё чаще. Зараза, вроде свиного или птичьего гриппа, искусственная, но непреодолимая. Так бывает в искусстве в сумеречные периоды, которые Юрий Тынянов назвал "промежутком", временем, когда пишет не писатель, а литература. И диктатура уже созданного, усвоенного подавляет в зародыше индивидуальные устремления художника. И даже "новое слово" в эти периоды "новое" лишь настолько и так, насколько и как (по какому-то негласному сговору) ему положено быть.

Конечно, даже на обозримом отрезке истории театр уже попадал в тупиковую ситуацию, но ведь сумел же из неё выбраться великолепно преображённым. Авось выберемся и теперь. Но вспомним, за счёт какого ресурса он выбрался-преобразился. Ответ вроде бы лежит на поверхности - конечно же, благодаря спасительному появлению фигуры режиссёра нового современного типа. Целый век не перестаём за него благодарить судьбу. Ведь это он создал спектакль как единое художественное целое, он заключил союз с новой драматургией, позволившей сцене войти в резонанс с переменами жизни общественной и жизни частной. Он нашёл поддержку в неудержимом техническом обновлении мира, которое подстёгивало, делая осуществимыми, самые дерзкие сценические поиски. Потому-то так смело и быстро произошли судьбоносные перемены в мировом театре на границе между XIX веком и веком XX. Будто хорошо подготовленный к выполнению ответственного задания десант режиссёров-гениев был специально заслан кем-то откуда-то.

Смешно было бы отрицать, что представители первого режиссёрского поколения, появившиеся вдруг и разом, были выдающимися художниками. Однако дело было ещё и в другом. Вместе с убыстрением исторического процесса изменилось информационное мировое пространство. В поле зрения художников нового театрального времени теперь попала не ближайшая пространственно-временная реальность, а самые разные творческие системы, возникавшие в разные периоды в разных культурах, в разных уголках и углах шара земного. Как в эпоху Возрождения, когда Европе открылось великое наследие Античности, только ещё глобальнее, у их ног оказался необозримый художественный мир. Надо было сделать лишь один, но, конечно же, гениальный, шаг, догадаться, осмелиться применить открывшиеся вдруг знания в современном театре. И будто расколдовались тысячелетние клады. Вдумайтесь, все сценические находки человечества вдруг оказались собственностью первых режиссёрских поколений. Их творческая фантазия подключилась к мощной объединённой фантазии гениальных предков. Античный театр, средневековые миракли и мистерии, комедия дель арте, организация театрального пространства и строение спектакля в шекспировском "Глобусе". Древнейшие сценические традиции Японии и Китая. Шаманизм. Духовные практики Индии. Вот лишь часть (но какая!) того культурного наследия, которое вдруг (по историческим меркам - в одночасье) пробудилось от сна на библиотечных полках и оказалось в зоне внимания и действия живого театра. Стоит ли удивляться, что сценическая революция, связанная с приходом режиссёров нового типа, совершилась так быстро и оказалась такой всеобъемлющей.

Но была ли для актёра она безболезненной?

Ведь это на него обрушился поток новейших режиссёрских решений. "Внутреннее пространство" актёра (и его тело не в последнюю очередь) должно было творчески "переварить" нахлынувшую информацию, претворить режиссёрские требования в реальное сценическое существование. Момент, истинный драматизм которого нам, давно уже вжившимся в ситуацию режиссёрского театра, трудно представить. Мы и сегодня ещё не поняли, какую серьёзную цену театру пришлось заплатить за своё великое преображение. Актёр талантливый, прекрасно выученный, умеющий безупречно, с чувством собственного достоинства вписаться в режиссёрский замысел, многое приобрёл. Это у всех на виду и повторяется большинством исследователей как исчерпывающая ситуацию истина. Но другая сторона процесса при этом остаётся в глубокой научной тени. Психология коллективного творчества, увы, не та дисциплина, которая входит в круг обязательных интересов театральных историков. Возможно, тут одна из причин, что эволюция театра XX века рассматривается ими в основном через эволюцию режиссёрских поисков, через смену (и накопление) различных режиссёрских систем. Да, важно знать, чего требовал от актёра тот или иной великий (и даже не очень великий) режиссёр минувшего века. В общих чертах, в теории мы это знаем. Но есть и другая сторона творческого процесса: выходящие за пределы режиссёрских методик и тоже постепенно (и необратимо) накапливающиеся перемены в искусстве актёра как результат новых отношений в процессе совместной репетиционной работы. Одна из таких перемен касается самых основ загадочного и уязвимого сценического искусства. Актёр, всё безусловней подчиняясь общему постановочному решению, художественной дисциплине режиссёрского замысла, невольно стал терять связь с энергиями высшими, тайными, "уму не понятными", унаследованную ещё от его предков-жрецов. Над ним уже почти не властвуют силы, которые неподвластны ни ему, ни его режиссёру. Ощутимый рациональный сдвиг в актёрской профессии со временем так незаметно, так плавно изменил взаимоотношения зрительного зала и сцены. Теперь они приобрели более "официальный", тоже в большей степени рациональный характер.