Сергей Львов - Быть или казаться?
- Название:Быть или казаться?
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Издательство политической литературы
- Год:1982
- Город:Москва
- ISBN:978-5-389-01463-1
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Сергей Львов - Быть или казаться? краткое содержание
Крик и брань — не свидетельство силы и не доказательство. Сила — в спокойном достоинстве. Заставить себя уважать, не позволить, чтобы вам грубили нелегко. Но опускаться до уровня хама бессмысленно. Это значит отказываться от самого себя. От собственной личности. Спрашивать: «Зачем вежливость?» так же бессмысленно, как задавать вопросы: «Зачем культура?», «Зачем красота?»
В художественно-публицистической книге писателя С. Л. Львова речь идет о подлинных человеческих ценностях — чувстве социальной ответственности человека перед коллективом, обществом, семьей, его гражданской активности и идейной убежденности, настоящей культуре, в том числе и культуре поведения.
Этим высоким качествам будет противопоставлена погоня некоторых людей за ценностями мнимыми, избыточным материальным благополучием, внешней «престижностью», превратно понятой модой. Автор рассказывает о своих встречах и переписке с людьми равных поколений и судеб.
Быть или казаться? - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Был в моей пьесе и журналист. Я изобразил в нем воображаемого опытного газетчика, на какого мне тогда хотелось стать похожим. Он приезжал на опытную станцию к своему старому ДРУГУ, главному герою пьесы, отдохнуть. Старый журналист, увидев конфликт в научном учреждении, не мог удержаться и вмешивался в него. Его статья, появившаяся в центральной печати, и была deus ex machina, что в старину переводили «бог из машины», а во времена моей журналистской юности следовало, очевидно, переводить «бог из печатной машины». Этот «бог из печатной машины» окончательно и бесповоротно утверждал, где истина в том вопросе, вокруг которого скрещивались шпаги в пьесе. И уж если я в отношении самого себя, начинающего журналиста, не сомневался в том, что могу высказать суждение по поводу научной проблемы, о которой узнал всего за год до того, как принялся за пьесу, прочитал несколько книг и брошюр, то у меня и тени сомнения не возникало, что мой воображаемый старший коллега имеет право выносить окончательный приговор проблеме и решать судьбу научного учреждения, ею занимающегося.
Пьеса была написана. Мой друг-режиссер убедил театр, что с нею стоит познакомиться.
Наступил торжественный день, когда меня пригласили пожаловать к директору театра. Директор встал мне навстречу и сказал:
— Так вот вы какой!.. Дайте я взгляну на вас. Дайте я вас обниму… — И прослезился.
Я встретился с директором театра впервые. И всерьез поверил, что написал талантливую пьесу.
Был назначен день читки пьесы труппе. Меня посадили за ярко освещенный столик в репетиционном зале. Вечерний полумрак скрывал от меня лица слушателей. Я столько раз читал пьесу друзьям и родным, что знал ее наизусть. И решил не просто прочитать то, что написал, а обозначить голосом и жестом характеры действующих лиц. Читая роль журналиста, для положительности образа окал, основного отрицательного персонажа заставлял чуть шепелявить, сцену решительного столкновения между двумя противниками сыграл в лицах, пересаживаясь со стула на стул, а в одном месте без слуха и без голоса спел. Актеры слушали меня в полном молчании. Если б был опытнее, я бы понял, что ото совсем не чуткая тишина внимательно слушающего зала. Другая тишина. Будто читаю пьесу не в зал, а в вату.
Когда читка закончилась, актеры, не говоря ни слова, встали и ушли курить.
«Кажется, провалился», — подумал я.
Как провалился, выяснилось, только когда началось обсуждение. Один из участников сказал, что действие в пьесе идет так, как будто бы… И он сделал такой жест, словно гладит рукой по спине большую кошку. «А хотелось бы, чтобы действие шло в пьесе так, так, так…»— и он сделал такой жест, будто гладит трехгорбого верблюда. Другой заметил, что действие в пьесе начинается в восьмой картине, все остальное — экспозиция. А всех картин было восемь!
Раздавленный, я уехал домой. Мой друг-режиссер остался в театре спасать то, что еще можно было спасти.
Домашние спросили меня:
— Ну, как?
— Не спрашивайте! Провалился!
Я лег на диван, отвернулся к стенке и стал переживать свой позор.
Через час приехал мой друг-режиссер. Он вошел в комнату и, потирая руки, обратился ко мне голосом, каким на сцене говорят доктора:
— Ну, как мы себя чувствуем?
— Сам виноват. Переиграл. Актеры этого не любят. Надо было просто прочитать текст, а я стал им навязывать свои решения…
— Переиграл? — закричал мой друг-режиссер и повалился рядом со мной на диван в корчах хохота. Когда отсмеялся, сказал: — Сейчас я тебе расскажу, как это было. Ты сел за столик, нацепил очки, смертельно побледнел, и сказал: «„Наследники“. Пьеса в четырех действиях, восьми картинах. Действие первое. Картина первая». И стал читать. Ни разу за три часа ты не оторвал глаз от бумаги. Ни разу не переменил позу. Ни разу не изменил интонации. Реплики и ремарки сливались в одно. Хоть бы улыбнулся раз, хоть бы голос повысил, хоть бы крикнул. Нет! Три с половиной часа все только и слышали: бу-бу-бу, бу-бу-бу… Никто ничего не понял!
До сих пор не знаю, почему так резко разошлось то, что ощущал я, темпераментно играя свою пьесу перед актерами, и то, что ощущали они, глядя на меня и видя смертельно испуганного человека, который однотонно три с половиной часа подряд бубнит про что‑то цитрусовое.
Меня занимает другое: как могло случиться, что режиссер и актеры уже не этого, а другого театра спустя некоторое время смогли вместе со мной увлечься тем, что казалось мне и с моих слов показалось им жизненным материалом и драматическим конфликтом? А я? Я гордился тогда похвалой, которую услышал от одного из самых крупных мастеров нашей сцены, ныне уже покойного, что он смолоду всегда радуется, когда в театр приходит журналист, который приносит актерам и режиссеру знание жизни с ее переднего края. Никакого знания жизни я театру не принес, а принес схему и наложил ее на встретившиеся мне человеческие характеры и судьбы.
Другой молодой режиссер — уже не тот, который устраивал читку, а ученик поддержавшего меня мастера — не только увлекся пьесой и решил ее поставить, но довел решение до конца. Он вложил в нашу общую работу бездну энергии и трудолюбия. Мы с ним прочитали горы литературы о селекции вообще и о селекции цитрусовых в частности. Мы могли бы выступать с докладами о превращении Н-ской области в субтропический сад и сказали бы все, что говорилось об этом в тогдашних брошюрах и даже некоторых научных руководствах. Мы поехали с ним туда, где у меня возникла идея написать пьесу. Смотрели, как заставляют расти лимоны в траншеях и в открытом грунте, как неохотно они там растут, и еще больше укрепились в том, что лимоны обязаны это делать. А если есть наука, которая утверждает, что сие невозможно, тем хуже для такой науки!
Мы привозили селекционеров к актерам и возили актеров к селекционерам. Много раз консультировали мы пьесу у разных специалистов. Сам тогдашний заместитель министра сельского хозяйства прочитал один из ее вариантов и нашел в пьесе два недостатка. Ему показалось, что в пьесе маловато юмора (в этом он был прав!) и что кульминационная картина не вполне отвечает реальности. В ней опытные посадки того новатора, коему удалось то, что не удавалось целому научному учреждению, чуть не гибли от засухи.
— Ну, — сказал заместитель министра, — засуха не так страшна лимонам, как заморозки.
Пришлось переписать засуху на заморозки. Я переписал. Неутомимый режиссер получил новое заключение высокой инстанции. В нем говорилось: «Переработанный текст пьесы значительно лучше первого варианта. Конфликт пьесы (некоторая замкнутость станции, первые успехи возделывания траншейной культуры цитрусовых, успехи колхозника-опытника) в основном правильно изображает практику продвижения цитрусовых в новые, более северные районы их возделывания. В пьесе совершенно правильно подчеркивается необходимость более широкой связи науки с практикой… С точки зрения науки и агротехнического изложения пьеса возражений не вызывает».
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: