Нина Воронель - Моя карта мира

Санаторий для новых русских оказался не слишком шикарным и почти приемлемым, если не замечать постоянно протекающих унитазов и отваливающихся дверных ручек. Зато вокруг шелестел и благоухал сказочный хвойный лес, главный объект моей ностальгии.

«Сейчас поставлю чемодан и побегу гулять по лесу!» – забывшись, воскликнула я, подражая восторженным девушкам из чеховских пьес. Но меня тут же грубо вернули в проклятую екатеринбургскую действительность:

«В наш лес выходить категорически запрещено, он полон энцефалитных клещей, - поспешно охладил мой пыл кто-то из хозяев. - Я вам советую, каждый раз по возвращении осматривать себя, особенно подмышками, клещи любят впиваться в подмышки».

Образ клещей, впившихся в мои подмышки, отрезвил меня достаточно, чтобы я потеряла интерес к сказочному лесу и направилась в далеко не сказочный город. А может, это просто была другая сказка, где никто не читал Чехова и не знал, что в человеке все должно быть прекрасно, и лицо, и одежда, и душа, и мысли? Насчет души и мыслей не скажу, но лица в этом городе были серые, и одежды тоже, зато лиц таких на улице было великое множество, молодых и старых, мужских и женских, – и это в разгар рабочего дня! Может, в этом сером городе никто не работал, и все отдыхали?

Но в такое благополучие почему-то не верилось. Вместо того, чтобы безмятежно отдыхать, потоки людей с серыми лицами заталкивались в маленькие жестяные автобусы-коробочки, какие ходили по Московской области лет сорок тому назад, и куда-то ехали. Я наугад втиснулась в такой автобус и тоже поехала неведомо куда. Кондукторша, с трудом протискиваясь через густо спрессованную толпу, продавала розовые билеты, отрывая их от висевшей у нее на груди катушки.

Наслаждаясь возможностью говорить с кондукторшей по-русски, я спросила, какая остановка конечная, она ответила «Больница». И я доехала до больницы, тем более, что к концу пути автобус сильно опустел, и даже можно было сесть. Больница мне была ни к чему, меня просто завело туда праздное любопытство, так что я решила, не выходя из автобуса, ехать обратно в центр. Но не тут-то было – кондукторша безжалостно высадила меня, объявив обычное российское «не положено», против которого в моем арсенале не было оружия.

Я покорно вышла, и направилась было на другую сторону корявого пригородного шоссе, где предполагалась начальная остановка того же автобуса. Но меня задержало неожиданно открывшееся странное зрелище, напомнившее полузабытые кадры, то ли из фильма Феллини, то ли из фильма Бюнюэля. Прямо напротив приземистого здания больницы возвышался одинокий холм, когда-то наверно заросший травой. Но трава была уже изрядно вытоптана, вернее, просижена, потому что по всей наклонной поверхности холма печальными рядами сидели десятки стариков и старух. Такого количества стариков и старух, скученных на малом пространстве, я не видела никогда, даже в фильмах Феллини и Бюнюэля.

Они сидели безмолвно, неподвижно и покорно, словно чего-то ждали. Поначалу у я решила, что они ждут, когда автобус, сделав круг, подкатит к начальной остановке, но автобус подъехал, и ни один из них не шелохнулся. Тусклые глаза их были прикованы к дверям больницы, беззубые рты полуоткрыты. Завороженная их неподвижностью, я тоже застыла и забылась, в результате чего автобус укатил без меня, и пришлось дожидаться следующего.

Поскольку он предполагался только через полчаса, я попыталась найти такси. Однако минут через десять, когда до меня дошло, что понятие «такси» в этом городе вряд ли кому-нибудь известно, я, решила дождаться автобуса – другого способа выбраться оттуда все равно не было. И вдруг среди сидящих на холме стариков началось какое-то волнение. Некоторые стали вставать со своих мест и спускаться вниз, за ними потянулись другие, и вскоре на проезжей части дороги образовалась небольшая колонна, которая никуда не двигалась, а лишь слабо колыхалась на одном месте.

В голове у меня замелькали безумные сценарии. «Массовое самоубийство» выглядело бы убедительно, но исключалось полным отсутствием проезжающих машин, а автобусом старики явно пренебрегли. Для «Демонстрации протеста» не хватало плакатов и лозунгов. Чтобы разрешить свои сомнения, я опять воспользовалась тем, что все говорили по-русски, и спросила у стоящей рядом старушки, куда они направляются.

« Сейчас будут раздавать остатки обедов, - пояснила старушка уже на ходу, так как колонна поспешно двинулась в сторону больницы. И зыркнула на меня ревниво. – Но ты не рассчитывай, это только для пенсионеров».

Я и не рассчитывала – мой автобус подошел раньше, чем открылось окошко милосердия, так что даже увидеть раздачу остатков мне не удалось, не то, что отхватить тарелку с недоеденным кем-то супом. Я с облегчением села на свободное сиденье возле окна, но всю дорогу ничего за окном не видела – перед моими глазами неотступно маячили покорные старческие лица с беззубыми ртами и потухшими глазами, жадно устремленными на заветное окошко в больничной стене.

Когда автобус привез меня в центр, возвращаться в свой санаторий для новых русских было еще рано – конференция, на которую приехал мой муж, профессор физики Тель-Авивского Университета, должна была длиться еще несколько часов. Я двинулась в сторону, противоположную той, откуда приехал автобус, в надежде, что там мне откроется что-нибудь утешительное. Все-таки город этот раньше считался российским Чикаго и славился своей мощной индустрией. Не могла же эта слава развеяться, как дым, за столь короткий срок?

Через пару кварталов мне показалось, что сквозь окутывающую город дымку печали вроде бы просвечивается что-то пестрое и даже веселое. Главную улицу, по которой я шла, пересекал широкий, обсаженный деревьями бульвар. Он был заполнен густой многоцветной толпой. Я свернула с главной улицы и увидела, что ошиблась – толпа была обыкновенная, тусклая, зато сам бульвар полыхал красками.

По обе стороны центральной аллеи далеко-далеко, насколько хватало взгляда, тянулись торговые ряды, полные причудливых предметов. Чего только там не было - картины, писаные маслом, лунные пейзажи, умело вырезанные из красочных уральских камней, подсвечники из таинственно мерцающего селенита, черные бархатные витрины, усеянные брошками из яшмы всех возможных цветов, кольцами с сердоликом, браслетами из кварца, ожерелья из хризолита, хрусталя и малахита!

Сначала я бродила среди этой неземной красоты, просто наслаждаясь, но, постепенно трезвея, осознала, что вся она выставлена на продажу – и ринулась покупать. Цены были просто смехотворные – украшения ручной работы из натуральных уральских самоцветов стоили сущие гроши, и я накупила их вдоволь, всласть, для себя, для друзей, для родных. Торговцы быстро смекнули, что я, хоть и говорю по-ихнему, но все же иностранка, и стали заламывать цены, которые, однако, по-прежнему казались мне смехотворными. Так что, в конце концов, довольны остались все – и я, и они.