Алексей Колобродов - Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве

Если же пытаться подыскать проекту ближайшую мистериальную аналогию, то это будет не театр и даже не эстрада, но — ролевая игра. Самая адекватная модель при работе с мифом и пиаром.

Ролевая игра «преемник», ролевая игра в нацлида, ролевая игра «тандем»…

«Гражданин Поэт» — сложно сконструированная цепочка звуковых (на самом деле смысловых) усилителей. Первое звено — первоисточники: поэт и стихотворение, часто, хоть и не всегда, акцент смещен на историю и дату создания шедевра. Второе — событие, инфоповод для написания стилизации, ньюсмейкеры, за ними стоящие. Третье звено — герой, от лица которого произносится стихотворный монолог (Путин, Медведев, Нургалиев и т. д.), иногда эта роль отводится протоавтору (Маяковский, Барто, Михалков и др.), иногда просто автору, подчас трансформации случаются внутри произведения, всё это усилено исполнительским мастерством и темпераментом Михаила Ефремова. В итоге образуется полифония смыслов: чрезвычайно полнокровный контекст.

Оставим социальным психологам разбор феномена ролевой игры.

Важна его сегодняшняя востребованность — прежде всего при осмыслении недавней истории, поскольку ролевые игры у нас первым делом ассоциируются с «Властелином колец» Толкиена, наиболее чуткие художники двинулись в направлении Среднеземья.

Первой ласточкой, размером с птеродактиля, стал второй фильм Никиты Михалкова из цикла «Утомленные солнцем-2». Кстати, Никита Сергеевич как выдающийся персонаж нашего времени не мог не угодить в обойму «Гражданина Поэта», и он в нее угодил:

Как Толкиен создавал свою эпопею на основе кельтской и скандинавской мифологии, с прозрачными аллюзиями на историю Второй мировой, так и Михалков использует милитаризированные по случаю русские фольклорные фишки — сапоги-скороходы, живая-мертвая вода, мышка бежала, хвостиком махнула и т. д. Да, собственно, и название «Цитадель» легко рифмуется с «Двумя крепостями». Получается, что «Предстояние» — это «Братство Кольца», а первые «Утомленные солнцем», где главная героиня — маленькая Надя, — «Хоббит, или Туда и обратно»? Ну а почему нет? Интереснее при таком сопоставлении другое: необходимым представляется завершение эпопеи, своего рода «Возвращение Короля» (в михалковском варианте, наверное, маршала), тем паче что финал «Цитадели» с дорогой на Берлин-Мордор и Котовым на танке о продолжении прямо-таки вопиет… Вы скажете, что Михалков, по массе позиций не дотягивая до Толкиена (и Питера Джексона тоже), явно превосходит их в психологизме чеховских полутонов? Так и у Дж. Р. Р. Толкиена экзистенциальной проблематики вокруг Кольца было — выше Минас Тирита…

Увлекательно рифмуются и персонажи: Котов, естественно, Арагорн; дочка Надя и прочие боевые товарищи — верные хоббиты; Сталин плавает в диапазоне от Гэндальфа до Сарумана; герой Олега Меньшикова, чекист Митя, своей амбивалентностью напоминает Боромира, азиат-снайпер на дереве — эльф Леголас, а жена Маруся — наместник Гондора с его своенравием и рефлексиями.

Однако, если даже не увлекаться, данная концепция снимает не только проблему исторической клюквы (ее и в «Цитадели» достаточно с самого первого кадра — пулемет с оптикой, появившейся пару десятилетий спустя, да и сама безымянная Цитадель на Восточном фронте абсолютно неисторична; хотя почему безымянная? Теперь мы знаем, что ее зовут Изенгард). Она ликвидирует все провалы (прорерихи?) и сценарные огрехи фильма, очищая для глаза и ума лучшие его сцены, превращая их в подлинное искусство.

Показательно также, что Федор Бондарчук, снимающий кино «Сталинград», в интервью Дмитрию Быкову излагает схожую концепцию:

«В самом общем виде — это кино мифологическое. И даже, я бы сказал, метафизическое. По-моему, эпоха военного реализма кончилась. Для сегодняшних людей, особенно молодых, на которых как на большинство аудитории я обязан ориентироваться, — это уже миф. (…) Они для нас боги и герои».

В пространстве ролевой игры, а следовательно, мифа, впечатляюще реализуются две основные философские идеи Дмитрия Быкова.

Первая — о возвращении смыслов в текущую жизнь, о новом обращении к культуре. Поэзия, по Быкову, — нефть культуры, литература — одна из немногих альтернатив сырьевой экономики и порожденной ею политики потребления материальных благ и употребления собственных граждан. При подборе первоисточников Быков реализует свой тезис о цветущей сложности через многообразие поэтов и поэтик, моделей высказывания — от сказок, басен, детских стихов до поэз, агиток, фронтовой и блатной лирики.

Вторая известная идея Дмитрия Львовича — о кармическом принципе отечественной истории, русской сансаре, четырехактной пьесе: реформаторство — зажим — оттепель — застой. Если прислушаться к большинству стихов проекта «Гражданин Поэт», легко угадывается при всем разнообразии ритмических схем некий общий над-ритм, единая динамика, стихия, движение. Эмоциональный фон путинизма — усталость, отвращение, уныние, — который Быков вслед за Виктором Пелевиным показывает в предельно концентрированном виде, летит и бьется, как кремлевская звезда по кочкам.

Клячу историю загоним, мы ждем перемен…

Быков словно пытается разогнать колесо до точки невозврата, спрыгнуть, с него, ржавого, в новизну и неизвестность, поскольку в прежних координатах временное торжество добра локально и двусмысленно:

И, конечно, в разговоре о ролевой игре нельзя не сказать о главных исполнителях.

«Гражданин Поэт» — первый и пока единственный проект в отечественной литературе, где Дмитрий Медведев — полноценный художественный персонаж (Путина-то в избытке — см. мое эссе «Поэма без Медведа»).

Более того, в пространстве проекта «ГП» Медведев убедительней, тоньше, органичней Путина. Это традиционный тип маленького человека, Акакий Акакиевич, которому шили шинель на вырост, и он, не осмелившись вырасти, утонул в ее фельдмаршальских складках: