Алексей Колобродов - Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве

Считается, что к началу нулевых с «бандитским беспределом» было покончено; «воровской мир», о кончине которого сообщалось многократно, перешел в следующую эпоху без деклараций и медийного сопровождения.

Осенью 2009-го, когда пропагандистский угар вокруг «лихих 90-х» подзабылся, чтобы воскреснуть через два года с новым выборным циклом, болтовня маленького человека о свободе, лучшей, чем несвобода, сделалась предметом спора, а Константин Эрнст готовил «Чужую» к выходу на экраны, в Москве хоронили вора в законе Вячеслава Иванькова (Япончика), чьи смерть и похороны стали событием всероссийского масштаба. На их фоне совершенно потерялся очередной единый день голосования, именуемый выборами больше по привычке, равно как и демарш трех фракций в Госдуме.

Некоторые внешне вменяемые деятели подняли волну по поводу пребывания похорон Японца на высших позициях в топе. Неравнодушную общественность возбудили подробные репортажи на центральных ТВ-каналах. Горохом об стенку посыпался традиционный набор вопросов «ктовиноватчтоделать?», «доколе?» и «яблочко, куды катимся?». Деятелей понять можно — они не русские, но албанцы, причем наивные. Я вот вовсе не смотрю телевизор, однако в общих чертах знаю, что там происходит. Люди же, у которых ТВ, согласно Максиму Горькому, лучший друг и до конца верный спутник, должны понимать, что если главный контент голубого экрана составляют криминал и шоу-бизнес, то погребение короля преступного мира его князьями непременно затмит в ящике «трусы Бритни Спирс и грудь Анны Семенович» — как мне кто-то написал в форуме.

Другое дело, что и демарш энтузиастов в нижней палате (язык не поворачивается звать их оппозиционерами) к политике едва ли имел отношение. Это был тот же шоу-бизнес, куда менее яркий и гламурный. Так, самодеятельность, чье попадание в новости тогда вообще проходило по ведомству благотворительности телевизионных начальников. Того же Эрнста.

И второй момент. Множество столь же неглупых людей, притом профессиональных правоохранителей, на этом пиар-фоне пророчили конец самой институции «воров в законе». Дескать, уходят последние могикане, движение цементировавшие — и как носители идеологии, и личным примером.

Пророчество тоже имеет больше отношения к Албании, нежели к России.

Истории и практике движения сопутствует огромный корпус литературы, и не только оперативной: тут и эксперты-криминологи, и журналисты, и писатели — от Шаламова до авторов бесчисленных массовых серий типа «Обожженные зоной». Рискну предположить, что есть там и мои пять копеек — в эссе «Молодая комсомолка» («Волга», № 413, 2001 г.) есть куски о воздействии воровских идеологем и фольклора на советскую ментальность.

Сегодняшнее положение дел — жестокое врезалово славянского (Дед Хасан) и грузинского (Таро) воровских кланов — тоже стало широкомедийным, а следовательно, всенародным достоянием.

Так вот, не спешите их хоронить. Воровской мир с 20-х годов XX века показал выдающуюся способность к выживанию и даже регенерации — через «сучьи войны», хрущевские репрессии старых паханов, «апельсиновое» размывание 70-х и конфликты с «бригадами новых» в 90-х. Более того, остатки братковских ОПГ, лишившиеся лидеров (ушедших в землю, политику, легальный бизнес), сегодня примыкают к «ворам». У многих криминальных звезд 90-х заканчиваются внушительные тюремные сроки, и дальнейшее их дао тоже понятно. Но главное — экономика: запрещенные азартные игры неизбежно переходят в теневую сферу, кризис (как и все в мире кризисы) лишь способствует развитию иных традиционных сфер «воровского» бизнеса. А еще гастарбайтерство, тотальный непрофессионализм и коррумпированность правоохранителей, антигрузинская внешняя политика, явно работающая на Деда Хасана и в интересах дружественных ему кланов.

Кое в чем Япончика можно сравнить с Владимиром Лениным. Как смерть вождя стала мощным импульсом для «ленинского призыва» в компартию, так, рискну предположить, и распиаренные проводы Иванькова стали своеобразным криминальным хедхантерством. Проходной для бесхозной молодежи, имеющей некоторый опыт правовых трений с государством, увлеченной блатной романтикой (ныне почти официально пропагандируемой).

Словом, Король умер — да здравствует…

Поразительная вещь — в новейшей русской литературе криминальная струя оказывается наиболее громокипящей в романах из далекого будущего. Именно подобная словесность выглядит прямо-таки шансоном для продвинутых. Назвать эти книжки банальной фантастикой язык не повернется, скорее можно говорить об антиутопиях.

Этот популярный сегодня в России жанр (в диапазоне от Владимира Сорокина до Анны Старобинец) на самом деле вечен, и текущая мрачная социальная жизнь плюс эсхатологизм авторского сознания — явления здесь опосредованные. По моему глубокому убеждению, антиутопия рождается на стыке религиозного мировоззрения внутри писателя (даже если он атеист, гностик etc) и внешнего движения прогресса — по поводу первого он неустанно рефлексирует, во втором разочарован, вот и рождаются разной степени умелые и талантливые страшилки из якобы общего будущего. Как правило, за будущее выдаются собственные душевные чуланы и подполья. Однако у наиболее чутких творцов антиутопий личный андеграунд — подчас самый достоверный ключ к гаданиям на ядерной гуще…

У Виктора Пелевина в романе S.N.U.F.F. есть прозрение: даже Церковь (структура самая косная и консервативная на внешнем, ритуальном уровне) не переживает грядущих околоземных катаклизмов, рассыпается, возвращается к язычеству. Техноязычеству.

А, скажем, блатные понятия как одна из самых вечных и свирепых примет русской жизни сохраняются, совсем не модернизируясь, а напротив, растворяется даже минимум романтики, им присущей. Равно как всеобщее мучительство, примитивная магия, слепленность коллективов не кровью даже, а навозом и грязью…

Согласно авторскому определению, Snuff — это «утопия», где «о» перечеркнуто, а «и» с точкой. Никакого трюкачества и обэриутства — всего-навсего верхнесибирский язык, на котором в стране Оркланд ведется вся официальная документация. Оркланд, в свою очередь, — земля, населенная орками, и тут надо вовремя остановиться, поскольку даже штрихпунктирный пересказ сюжета займет десятки страниц.

Заставляя поверить в этот неласковый новый мир, Виктор Олегович проделал кропотливейшую работу даже на уровне языка — как истинный Творец дал множество имен и названий, взяв за основу жаргонизмы и англицизмы или, как всегда, всё вместе — иногда одна выпавшая или измененная буква апгрейдит привычные смыслы абсолютно радикально. В ход идет и шкловское «остранение», и подетски непосредственное интерпретирование функционала — так, силовики в Оркланде называются «правозащитниками» (есть еще «пусора» — кто это, сами догадаетесь). Правозащитники (в нашем понимании) — «нетерпилами», ГУЛАГ — могущественная организация, объединяющая секс-нетрадиционалов (к которым относят себя почти все, кроме орков) и т. д. Игра переходит в жесткий эксперимент, для читателя весьма утомительный — он просто теряет грань, за которой привычное пелевинское остроумие сменяется острым дефицитом прежнего Пелевина.