Евгений Пискун - Николай Трошин

Услышанное глубоко поразило Николая. Он не верил своим ушам. Это же относилось и к нему, и к его сокурсникам в училище; и мысленно с отчаянием он себе повторял: "Как же мы ничего не знали об этом?! Тут что-то не так!" Эта мысль его не покидала, и он еще долго мучительно размышлял о том, почему никто никогда не говорил, что есть такие необыкновенные художественные ценности, почему их не изучают и почему в курсе "Истории искусств" не было и нет такого раздела. Николай еще много интересного почерпнул от настоятеля, узнал, что в 1913 году в Москве проходила первая выставка икон. Она, по словам настоятеля, произвела огромное впечатление, как какое-то открытие красоты, гения нашего народа. Настоятель как бы набирал темп, он говорил уже взахлеб и не мог остановиться. Его суждения были безапелляционными, и он подкреплял их тысячами аргументов. Древнерусское искусство было для него святым. "Реставрация икон,- продолжал он,- показала нам необыкновенной красоты красочное и светлое искусство. Оно оказалось не аскетическим и мрачным, как все думали, а жизнерадостным, ярким, насыщенным, перекликающимся с народным творчеством".

Теперь, когда Николай пополнил свои знания, он неожиданно открыл для себя новый источник художественных исканий. Он понял, что не должно быть никаких подражаний - только изучение пластических принципов. Для себя он сделал вывод о необходимости изучения древнерусского искусства, которое потом оказывало влияние на всю его творческую жизнь.

Немного успокоившись от впечатлений от древнеруссского искусства, он поспешил в дом Пашкова, где размещался Румянцевский музей. Тогда там была выставлена картина Иванова "Явление Христа народу". Он ждал встречи с этой картиной как с каким-то божеством. Первое, что его поразило,- это масштабность, громадный труд художника. Рядом с картиной висела масса этюдов. Николай просидел у картины целый день - не ел, не пил, забыл про все на свете. Особенно его поразили этюды-фрагменты "Ветка", "Камни в воде". Он долго про себя размышлял, делал какие-то выводы, давал свои оценки. Ему казалось, что Иванов нашел такие краски, каких еще не видел ни один русский художник; он как бы открыл для себя - и сам же испугался. Николай подумал, что художник писал картину традиционно: если ткань зеленая, то в свете она будет светло-зеленая, а в тени - темно-зеленая; никаких оттенков. Он мучительно размышлял: "Ведь так писали и во времена Ренессанса, так писали и академисты, так писал и он с полным горением высокого искусства". Ему вдруг пришла такая мысль: а что было бы, если бы художник ввел в картину его открытие? И от этой мысли у него даже захватило дух; тогда все наполнилось бы цветом и светом. Он настолько сильно углубился в эту картину, что перед ним от сильного воображения вдруг как бы задвигались фигуры, а картина показалась реальным миром. И он даже испугался. Мысленно он себе сказал: нет, нет, и так хорошо, прекрасно. После свидания с этой картиной он был подавлен величием, небывалым титаническим трудом художника и в то же время был окрылен тем, что открыл для себя новое в части создания этюдов. Появилась мечта о новых возможностях живописи, о цвете в картине, о его сильном воздействии.

На другой день он познакомился с картинами старых мастеров в том же Румянцевском музее. Они оставили сильное впечатление, но после этюдов Иванова казались ему не столько написанными, сколько нарисованными маслом, и чувствовалась какая-то неудовлетворенность.

Следующим музеем была Третьяковская галерея. Почти все картины уже были ему знакомы по открыткам, которые приносила ему в свое время тетушка. Но это было лишь поверхностное знакомство. Теперь в музее он мог видеть все в натуре. Его внимание привлекли картины Сурикова, особенно "Боярыня Морозова". И опять он размышлял, и даже сопереживал вместе с народом событие, изображенное на картине. Он восхищался талантом художника, считал его чародеем цвета; и композиция, и персонажи, и психология - все было спаяно колоритом. Суриков и Иванов запали ему в душу. А вот картину Репина "Иван Грозный убивает своего сына" он не воспринял, несмотря на то, что Репин тогда был популярен и его имя было у всех на устах. Ему казалось, что эта картина должна вызвать бурю эмоций, потрясений - это же трагедия, все должно возмущаться, кричать,- но этого не произошло. "Вероятнее всего,думал Николай,- нужны не средства передвижничества, не средства бытового жанра, а какие-то новые средства". Сам он их еще не знал. Это были эмоции совсем еще юного художника. Но вместе с тем он восхищался рисунками Репина, считал, что есть чему у него поучиться. Он продолжал смотреть и восхищаться картинами. Его живой эмоциональный характер не давал ему покоя. Он делал свои оценки и иногда что-то записывал. Неожиданно взгляд его остановился на картине Врубеля "Демон" - и он не мог не выразить своего восторга:

"Боже мой, какая глубина раздумий, какое ощущение чистой красоты, какая мелодия цвета и красок, фантазия, поэтичность, величавость!" А при виде картин Малявина "Вихрь" и "Бабы в красных сарафанах" его переполнили эмоции и даже перехватило дух. Гармония цвета, все было приподнято здесь, не было академизма. Он увидел широту духа и мощь русского народа, и тут он вспомнил, что у него в Рязани - в той самой Рязани, которую он так обожал,на базаре он видел множество таких баб в ярких шушунах, и это показалось ему таким близким и родным! Он открыл глаза на красоту, он испытал такое наслаждение и удовлетворенность, что эти картины он потом вспоминал всю жизнь. И действительно, картины известных художников оказали на юношу сильное эстетическое и эмоциональное воздействие. А некоторые картины заставили его усомниться в правде передвижничества.

Затем он посетил Щукинский музей западной живописи, но времени на изучение картин, к сожалению, уже не хватало.

С глубокими раздумьями об искусстве он возвратился в Рязань и тут же решил пойти к своему первому учителю рисования - Дубойковскому. Он возбужденно и эмоционально рассказывал ему о своих впечатлениях, старался ничего не упустить. Учитель, прекрасно понимая пылкого восемнадцатилетнего юношу с его горячей душой, спокойно сказал, что в Москве существуют разные общества художников, в том числе "Бубновый валет", которые рьяно громят передвижников. Есть футуристы, супрематисты и другие. И Николай, внимательно прислушиваясь к рассказам учителя, понял, что он еще многого не знает и многое еще в жизни придется познать. До возвращения в Пензу осталось еще немного времени, и он снова принялся писать, но уже более осмысленно. Темы были разные: тут и портреты бабушки и первого учителя по рисованию, этюды разлива Оки и рязанские соборы - все, что волновало его душу.