Ольга Мамонова - Последняя банда: Сталинский МУР против «черных котов» Красной Горки

В 1921 году Ленин посеял семя будущего уголовного и морального кодекса Страны Советов. Сформулированная им расстрельная статья применялась с быстротой молнии к политическим врагам, а уголовников обходила стороной. Уголовные преступления вызывали ужас, политические — ненависть. Уголовные преступления воспринимались как стихийное бедствие, а более опасным для власти считался интеллектуальный протест Не так давно я пролистывала книгу «Написано в тюрьме. XX век. Россия» и натолкнулась на страницу, где нашла подтверждение поразительной живучести этого принципа. Следующая сцена состоялась не в 1920–1930-е годы, и не в годы «холодной войны» или застоя. Дело происходило в 1985 году в Матросской Тишине. Адвокат писателя-диссидента Феликса Светова размышляет в его присутствии:

— Насколько приятней иметь дело с убийцей, насильником, вором. Да я лучше б десять таких дел оформила, чем с вами… Там все наглядно, как у людей. Обозлился — за нож, хочется выпить, а денег нет. Все понятно. А вас понять нельзя, да я и не хочу.

Уже в первые годы революции Красная армия пыталась привлечь на свою сторону блатных. В Гражданскую войну уголовный элемент не раз становился соучастником большевиков в военных действиях. Мишка Япончик, король одесских бандитов, по приказу самого Котовского принял бой с петлюровцами, сформировав из преданных ему бандитов революционную дивизию (кстати, Котовский в свое время тоже руководил бандой налетчиков). Но как ни пытался Мишка Япончик оставаться королем, лидер криминального мира превратился в пешку в чужой игре. Красные использовали его отчаянных, умелых подельников просто как смертников штрафного батальона, как пушечное мясо в спровоцированном и заранее обреченном бою. Удача Мишки Япончика сразу закатилась, и при первой же его попытке оторваться от ленинского текущего момента он был расстрелян вместе со всей уголовной армией.

Блатной мир получил хороший урок и яркий пример того, кто и как теперь правит бал. Одному близкому соратнику Япончика была сохранена жизнь — не из милосердия, а в интересах дела революции. И в 1925 году он оправдал доверие ОГПУ. По недавней версии, именно бывший подельник Япончика в упор застрелил Котовского, который к тому времени стал неугоден новому строю. Хотя новые политические цели достигались старыми бандитскими методами, уголовники поняли: это уже не их война.

Так разомкнулись 1920-е годы. К 1922 году, спустя четыре года после того, как уголовный розыск стал самостоятельной службой органов внутренних дел, в 350 русских тюрьмах находилось 80 ООО заключенных (данные из архивов известного историка генерал-полковника В. Ф. Некрасова). Через тридцать лет, в марте 1953 года, Берия сделает доклад о положении в советских лагерях (а уж он-то знал о них все) и с профессиональной гордостью подтвердит существование двух с половиной миллионов заключенных, среди которых политических — триста тысяч. Гигантский рывок. Но, забегая вперед, скажу, что в современной демократической Америке за решеткой находится почти столько же: два миллиона триста тысяч.

И снова спустимся на русскую землю. Главный принцип воровского этикета Япончика — «делись!» — был заменен на новый: «не иди против системы — и система тебя не тронет». В какой-то мере это стало своеобразным непротивлением злу насилием. Дескать, не истощай запас насилия попусту — в жестокой уголовной среде он тебе еще пригодится. Бандитские группы, имевшие и деньги, и влияние на местный воровской порядок, были прагматичны. Большевики победили — значит, победил сильнейший. Так тому и быть.

Этот принцип стал заповедью Натана Френкеля, активного участника банды Мишки Япончика. Бывший уголовник и фарцовщик станет таким же активным участником советской жизни и даже получит три ордена Ленина. Из черного лагерного подземелья он рванул прямо по вертикали к свету, на самый верх советского управления.

В свое время Натан Френкель был искусным контрабандистом. Хотя его привел на нары собственный размах, способность к размаху и вывела его из тюрьмы. В 1924 году он избежал расстрела благодаря особому решению, принятому на самом верху. Почему? Вероятно, он уже тогда стал нужен как теневой предприниматель и знаток криминального мира. Ведь он и за решеткой не сидел сложа руки. Для начала Натан Френкель предложил тюремному начальству Соловков организовать артель по пошиву кожанок, потом горячо взялся строить жаркие бани, а вскоре пошел еще дальше. Свои соображения о том, как эффективно использовать труд заключенных, он отослал в высшую инстанцию — в Кремль. В результате государство стало с пользой ворочать огромным людским сырьем: не просто дешевая, а бесплатная рабочая сила стала использоваться для масштабных государственных проектов. А двигателем индустриального прогресса оказался хитрый, находчивый зек, умеющий не только выживать, но и выживать с пользой. Самая амбициозная стройка Сталинской эпохи — Беломорско-Балтийский канал — результат гениальной безнравственности Френкеля, оказавшейся как нельзя ко двору, к месту и ко времени. Он смекнул, что сейчас государство не протянет руку помощи бывшему бандиту — государство протянет руку за помощью. И новый начальник Натан Френкель эту помощь предоставил. Уж он-то хорошо знал блатной мир, его силу и слабости. Эта стройка проглотила многих крепких, видавших виды воров и убийц, не говоря уже об обычных смертных — жертвах политических чисток.

Но иногда в смертельной воронке Беломорканала разворачивались удивительные судьбы. Из обреченного мира отверженных все-таки вылетала искра. Одна из таких судеб — редких, хотя и не уникальных для 30-х годов — достойна отдельного рассказа.

В моем доме живет солнечный портрет обнаженной девушки. Крым, 1938 год. Она сидит у самодельного зонтика, оберегаемая густой южной флорой. Это не студийная постановка. И не просто портрет. Сама жизнь, нежная и таинственная, полная чувственных живописных оттенков, воздуха, света, вторгается в душу. Эта картина со мной уже много лет. Автор этого чуда — народный художник России Степан Ильич Дудник. В 1994 году, когда я работала с художниками послевоенного поколения, мы встретились в его просторной студии на Чистых Прудах. Показывая на одну из поздних работ, выполненных по стеклу, Степан Ильич вытянул руку, и из-за кромки правого рукава рубашки зазмеилась искусная татуировка. Должна сказать, что я уже находилась под обаянием этого человека, внешне очень напоминавшего Пикассо. Татуировка заинтриговала, уводила в далекое, трагическое время. Такой известный художник вряд ли сделал бы себе наколку в зрелом возрасте.

Мне сразу вспомнилась судьба еще одного живописца, ленинградца Эдуарда Кочергина. Сын «врагов народа», а ныне главный художник БДТ, член Академии художеств и писатель, он провел, как тогда говорили, «за пазухой у Лаврентия» почти все детство и раннюю юность. Иногда тоска и голод толкали его на побеги и знакомства с умельцами воровских дел. Будучи в спецприемнике НКВД, он увидел потрясающие цветные наколки, покрывающие тело старика-помхоза (когда-то тот продал свое тело японской татуировальной школе, чтобы выкупиться из плена).