Итоги Итоги - Итоги № 19 (2013)

С ним в 1978 году я и приехал в ЦСКА, главным врачом которого являлся Олег Белаковский. Наличие диплома его подкупило. Перед Олимпиадой-80 Олегу Марковичу удалось выбить в Министерстве обороны десять ставок для врачей различных армейских команд. Правда, этих штатных должностей в наличии еще не было, поэтому меня на год отправили в Дмитров начмедом автомобильного полка. Но в ЦСКА я бывал регулярно, выезжал с легкоатлетами Вооруженных сил на сборы и соревнования. Так началась моя деятельность в спортивной медицине, которая длится уже больше трех десятков лет.

— От каких болезней лечит доктор Авраменко?

— Я занимаюсь спортивными травмами — переломами, повреждениями спины и опорно-двигательного аппарата. Восстанавливаю функциональное состояние человека, лечу сердечно-сосудистую и иммунную систему — когда организм сдох от сумасшедших нагрузок и его нужно воскресить в максимально сжатые сроки. Я разработал свой собственный, уникальный метод, нюансы которого раскрывать не буду. Клиентов хватает, приезжают даже из-за рубежа: знаменитые чемпионы, политики, бизнесмены и обычные люди. При этом пациентов с улицы я не беру. Но за каждого перешагнувшего порог моей приемной несу личную ответственность и веду его по жизни. Охватить всех желающих невозможно просто физически. Был случай, приехала ко мне откуда-то из-под Одессы бабушка. В одной руке держит гвоздику для меня, в другой — проросшую пшеницу. Оказалось, последние пять лет она питалась только ей, на все остальное у нее была аллергия. Ну как отвергнуть такого человека? Естественно, я ее восстановил — но это принесло дополнительное напряжение, бессонные ночи…

— Вашим первым пациентом был знаменитый молотобоец Юрий Седых. В чем заключался феномен человека, мировой рекорд которого не могут побить уже двадцать пять лет?

— Юрий очень много тренировался, это и позволило ему метнуть молот на 86 метров 74 сантиметра. Хотя не все в его карьере было гладко. Я хорошо помню Олимпиаду-1988 в Сеуле, перед которой в активе Седых значился мировой рекорд и пять лучших результатов сезона. Он не проигрывал ни одному из одиннадцати других участников финала, что давало ему огромное психологическое преимущество. Однако в итоге Юра буквально несколько сантиметров проиграл своему другу Сергею Литвинову и стал вторым.

Приезжаю в Олимпийскую деревню, его нет. Обыскал везде, человек словно в воду канул. Встречаю Бубку, спрашиваю: мол, не видел? «Юрка у меня в комнате», — отвечает он и дает ключ. Поднимаюсь в номер, у Седых вся подушка мокрая от слез. А это ведь не пацан зеленый — кавалер ордена Ленина, двукратный олимпийский чемпион, майор Советской армии! Как ни пытался успокоить его, все без толку. Вернулся к себе, я в Сеуле работал с баскетбольной сборной СССР и жил в одном блоке с Александром Гомельским. Рассказал ему о случившемся, он говорит: «Я Седых не начальник, указывать не могу. И все-таки попроси его зайти ко мне». Юра пришел, и Папа беседовал с ним больше часа. Не поверишь, но человек вышел из его комнаты абсолютно спокойным. Похлопал себя по груди, на которой покачивалась серебряная награда: «Василий Антонович, золотая медаль!» Свое «серебро» он уже воспринимал как «золото», таким Гомельский был психологом.

Сейчас Седых со своей женой, знаменитой толкательницей ядра Натальей Лисовской, живет в Париже. Лет пять назад я был на юношеском чемпионате мира по легкой атлетике в Италии. Иду вдоль стадиона, вдруг меня кто-то с трибун окликает. Смотрю, бежит девушка в костюме французской сборной. Оказалось, это Алексия, их дочь. Она сейчас уже известная спортсменка, победительница юношеской Олимпиады в метании молота. А назвали ее, кстати, в честь патриарха Алексия II.

— Вы упомянули Александра Гомельского — человека, с которым связана практически вся ваша жизнь в спорте. Как познакомились с ним?

— С Гомельским в 1983 году меня свел баскетболист ЦСКА Андрей Лопатов, будущий тесть Андрея Кириленко. У него сильно болели колени и спина, с которыми он мучился едва ли не полгода. Я восстановил Лопатова за неделю, что произвело большое впечатление на Александра Яковлевича. Он пришел ко мне с больными ахиллами, я и его тоже вылечил. Папа проникся, настоял, чтобы я начал работать еще и с баскетболистами. У него, конечно, был сложный характер. Поначалу он не до конца доверял мне, устраивал проверки. Например, я говорил, что у кого-то из игроков плохая биохимия крови и ему нужно отдохнуть. Он кивал, а сам шел в лабораторию узнавать, правда ли это. Один раз, второй, третий… Таких проверок набралось с десяток. Но когда этот этап оказался пройден, между нами установилось абсолютное доверие. Скажем, подхожу я к нему во время матча: «Яковлевич, Сабо или Волчка — Сабониса или Волкова — надо менять!» Он уже не думал: зачем, почему? Голова работала только в одном направлении — кого выпустить вместо них.

Готовить команду к Играм в Сеуле Гомельский начал еще в середине 80-х. Собрал тридцать лучших игроков со всего Союза и не уставал повторять: «Моя задача — отобрать из них 12 лошадок, способных выиграть Олимпиаду. Твоя — сохранить их здоровыми». Подготовка у него была тяжелейшая, особенно на высокогорье в болгарском Белмекене. Четыре тренировки в день, две из них — на пульсе 205—210 ударов в минуту! Ураганные нагрузки, ребята не приходили, а приползали ко мне на процедуры. В легкой атлетике восстановление больше идет через иглу, через капельницы. В баскетболе никто капельницы не ставил. Тут я использовал пыльцу, пергу, маточное молочко — в общем, продукты пчеловодства, которыми меня снабжал отец. И мамины чаи. Один Сабонис выпивал в день литров пять — семь: тонизирующих, успокаивающих, снотворных…

— То, что Гомельский — это Папа, хорошо известно. А кто придумал, что Авраменко — это Батька?

— Это пошло от ребят — Куртинайтиса, Марчюлениса, Волкова. Я их называл «сынки», они меня величали «батькой». Я же был для них и врачом, и массажистом, и менеджером. Это сейчас в командах большой административный состав, куча тренеров. Раньше таких возможностей не было, сборную обслуживали всего несколько человек. Все самые важные вещи Папа обсуждал со мной: графики тренировок, подбор гостиниц, бронирование билетов.

Например, в Сеуле мы жили очень далеко от столовой, только в одну сторону нужно было идти минут 20—25. Матчи заканчивались поздно, ближе к полуночи. Пока приедем в Олимпийскую деревню, пока поужинаем, сделаем компрессы-массажи, было уже два-три часа ночи. Чтобы успеть на утреннюю тренировку, которая начиналась в девять, баскетболистам нужно было вставать около семи. И тогда я решил доставлять им завтрак прямо в номера, чтобы ребята не тратили время зря. Надо сказать, что с обеспечением безопасности в Сеуле было очень строго. За девять моих Олимпиад пропускной режим был разный, и только в Южной Корее из столовой вообще было строжайше запрещено что-либо выносить. Пришлось прибегнуть к народной дипломатии: за икру и матрешки работники ресторана с черного хода приносили мне контейнеры с едой. Все сразу было не утащить, я совершал несколько ходок. Зато ребята получили возможность поспать на час-полтора дольше, что имело огромное значение для физического восстановления организма. Будил я их, когда в Ленинской комнате, где проходили собрания и теоретические занятия, стол был уже накрыт. Среди двухсот делегаций со всего мира советские баскетболисты оказались единственной командой, полностью лишенной необходимости ходить на завтрак. Этим я искренне горжусь!