Николай Васильев - Америка с чёрного хода

Нас привлекает не сам Геттисбург, городок, насчитывающий всего шесть-семь тысяч жителей, а исторический музей, вернее – заповедник, расположенный южнее Геттисбурга. Здесь летом 1863 года было нанесено крупное поражение армии южан, под командованием генерала Ли вторгшейся в Пенсильванию. Здесь же президент Линкольн обнародовал свое знаменитое воззвание об отмене рабовладения. В память об историческом сражении, предопределившем результат войны между Севером и Югом в пользу северян, и был учрежден этот заповедник. Он раскинулся на огромной площади, на которой происходили бои. На ней находятся монументы, мемориальные доски с надписями, повествующими о ходе сражения, музейные экспонаты в виде образцов тогдашних пушек, ядер, ружей и другого вооружения. Музей позволяет довольно наглядно воспроизвести панораму сражения и весь его ход.

Однако в музее был, по нашему мнению, один очень существенный пробел. Ни мемориальные доски, ни экспонаты музея не помогали понять, как же могло случиться, что упразднение рабства и введение равноправия между белыми и неграми остались, в конце концов, только на бумаге. Впрочем, даже касаясь военных событий, музей тщательно избегал политических выводов и ограничивался лишь военно-технической стороной дела.

После Геттисбурга наш «кадиллак» берет курс на Филадельфию – конечный этап дневного пробега. Увлекшись изучением диспозиции северян и южан, мы и не заметили как подкрались сумерки. Остаток пути нам пришлось проделать в темноте.

Весь следующий день мы посвятили знакомству с «городом братской любви», как ханжески именуют филадельфийцы свой город.

Мы, конечно, не обнаружили в Филадельфии ничего от «братской любви», за исключением часто встречавшихся квакерских молелен или «собраний друзей», где до сих пор еще ведутся благочестивые разговоры о любви к ближнему. Но в каком американском городе не ведутся подобные же разговоры с церковного амвона или за банкетными столами во время заседаний филантропических обществ? Это не мешает Америке оставаться тем, чем она всегда была, – раем для богатых, адом для бедных, страной, где господствует не братская любовь, а звериная мораль – «человек человеку – волк». Ведь не во имя же любви к ближнему филадельфийские расисты устроили во время войны массовый негритянский погром!..

Филадельфия – не только третий по величине город Америки, но и один из старейших ее городов, хотя ему не исполнилось еще и трехсот лет. В первые годы существования молодого государства, с 1775 до 1800 года, Филадельфия даже являлась временной столицей (кроме 1790 года, когда столица, по соображениям безопасности, находилась в Нью-Йорке). В районах, прилегающих к реке Делавар, сохранилось много любопытных памятников этой не столь уж давней старины.

В скромном здании Карпентер-холла, возле набережной Делавара, впервые заседал так называемый Континентальный конгресс – учредительный орган штатов, восставших против Англии и провозгласивших Декларацию прав. Находящийся рядом Индепенденс-холл явился местом последующих заседаний конгресса. Здесь была принята 4 июля 1776 года Декларация независимости, здесь же был разработан проект ныне действующей конституции США.

В Индепенденс-холле, наряду с другими историческими экспонатами, красуется и «колокол свободы». По звону этого колокола народ сходился на собрание, чтобы услышать текст Декларации независимости. Через весь «колокол свободы» проходит широкая трещина – нечаянный символ больших трещин в американских «демократических свободах». Американская действительность на каждом шагу демонстрирует эти трещины. В самой Филадельфаи, в непосредственном соседстве с «колоколом свободы», банды фашистских молодчиков разгоняли митинги прогрессивных организаций, созванных под лозунгом борьбы за мир, за демократию.

В Филадельфии очень чтут память Вениамина Франклина, ученого, писателя и государственного деятеля времен войны за независимость. Большая часть его жизни прошла здесь. Поэтому в городе насчитывается четыре монумента Франклину. Один из них, воздвигнутый перед университетским зданием, изображает юношу в платье простолюдина с дорожным посохом в одной руке и с котомкой в другой. Скульптор Маккензи удачно запечатлел момент приезда молодого Франклина в Филадельфию.

Но нас интересуют не только исторические памятники. Мы выходим из машины и шагаем по Брод-стриту – местному Уолл-стриту. Брод-стрит, как и полагается финансовому центру, состоит из небоскребов, впрочем значительно уступающих нью-йоркским. В них помещаются банковские учреждения. В непосредственной близости от Брод-стрита, на Уолнат-стрите, находится и Фондовая биржа, деятельность которой далеко выходит за пределы штата Пенсильвания. От финансового центра незримые нити протягиваются к большому зданию, занимающему целый квартал между 16-й и 17-й улицами. Это государственный монетный двор, чеканящий серебряную монету не только для Соединенных Штатов, но и для многих стран Центральной и Южной Америки. Здесь, следовательно, куются серебряные цепи финансовой зависимости латино-американских республик от американского монополистического капитала.

Мы отправляемся на фабрично-заводские окраины Филадельфии, являющейся одним из важнейших индустриальных центров страны. Мы видим, как у ворот завода радиоаппаратов фирмы «Филко» расхаживают взад и вперед многочисленные пикетчики с плакатами в руках. Рабочие этого завода, а также и некоторых других предприятий, объявили забастовку. Молчаливо, с выражением суровой, решимости на лицах, пикетчики мерно шагают мимо охраняющих ворота дородных полисменов, которые застыли, как сторожевые псы, ждущие приказа броситься на свою добычу. Это лишь отдельные эпизоды той ожесточенной классовой борьбы, которая повседневно происходит в «городе братской любви».

С наступлением темноты мы возвращаемся в гостиницу, в которой уже провели одну ночь. В главном холле гостиницы большое оживление. Он заполнен дамами, по преимуществу пожилого возраста, что-то возбужденно обсуждающими.

– Кто эти дамы? – спрашиваю я у портье.

– Дочери, – лаконично отвечает он. Видимо, я ослышался.

– Дочери? – переспрашиваю я. Портье удивлен моей непонятливостью.

– «Дочери американской революции», – поясняет он с вежливой снисходительностью. – Они наняли у нас конференц-зал для съезда.

Будь я немного более наблюдательным, я, пожалуй, мог бы и сам догадаться, каких «дочерей» имел в виду портье. Их чванливый вид, их холеные телеса, их дорогие, претенциозные наряды, их выставленные напоказ драгоценности – все это должно было подсказать, что передо мной те самые «сливки нации», которые заполняют ряды архиреакционной женской организации «Дочери американской революции». Я вспоминаю картину художника Гранта Вуда, сумевшего хорошо изобразить высокомерие, тупость и холодную жестокость «дочерей революции». Эта картина, явившаяся острым политическим обличением, вызвала в свое время бурю протестов со стороны реакционных элементов всех мастей. Реакционное общество «Сыновья американской революции», возмущенное тем, что его единомышленницы были преданы публичному поруганию, даже потребовали, чтобы картина не выставлялась для обозрения. Среди «дочерей», толпившихся в холле, было немало таких, которые как будто сошли с полотна Гранта Вуда.