Николай Аристов - По поводу новых изданий о расколе

Въ самыхъ домахъ раскольниковъ господствуетъ порядокъ, чистота и опрятность и доводятъ эти качества даже до крайности; домашняго скота они не держатъ въ избахъ, гдѣ живутъ, а если взойдетъ нечаянно собака, раскольники моютъ и даже скоблятъ мѣсто, гдѣ она пробѣжала, и окуриваютъ избу ладаномъ. Особенно стараются они о благообразiи и чистотѣ божницы, которая часто задергивается пеленой; а въ отдѣльной горницѣ около божницы часто развѣшаны лѣстовки, хранится кадильница, висятъ лампадки, столъ накрытъ скатертью. Одежду раскольникъ любитъ широкую и темнаго цвѣта, въ старомъ вкусѣ; цвѣтныхъ платьевъ и особенно нѣмецкой одежды не тѣрпитъ: онъ говоритъ, что натуральные цвѣты оттого ныньче не имѣютъ соку и жизни прежней, что размножились цвѣты на шаляхъ и ситцахъ; поэтому и пчела стала мереть часто отъ недостатка пищи, и медà теперь невпримѣръ хуже прежнихъ. Одежда и борода для него священны: предки ихъ отстояли эту принадлежность нацiональности своею кровью, выплачивали за нее двойной окладъ и носили особое платье на посмѣшище, по приказанiю Петра. Всѣ мелкiе обычаи у раскольника проникнуты своеобразнымъ, самобытнымъ взглядомъ; по своей степенности и простотѣ жизни, все излишнее, всякую роскошь, которая противорѣчитъ духу народному, онъ считаетъ предосудительною слабостью; презираетъ всякую лесть, всякое униженiе предъ гордыми и сильными земли, гдѣ уничтожается свобода, самостоятельность и человѣческое достоинство, хотябы и мелочныя были ея выраженiя. Въ послѣднее время – говорятъ они – на каждомъ дворѣ будетъ стоять шипящiй змѣй, сирѣчь мѣдный самоваръ; "отъ чая, по ихъ словамъ, не бѣгаетъ только отчаянный", потомучто китяне листья чайной травы окропляютъ идоложертвенною водою и мѣняютъ на товары, чтобы осквернить души христiанскiя; а кто пьетъ кофей, тотъ на Христа строитъ ковъ. Короткое и узкое платье, всѣ женскiя модныя украшенiя, чепцы и шляпы они признаютъ образомъ бѣсовскимъ змѣинымъ. Шейные платки они считаютъ богопротивными: носить ихъ стали по приказу французскаго короля Карлуса, который заставилъ ходить народъ съ петлей на шеѣ въ наказанiе зато, что будтобы удавили его отца. Вотъ что говорится въ раскольнической рукописи, которую удалось намъ читать въ Симбирскѣ; она принадлежала крестьянину деревни Камышенки: "Якоже быша въ дни ноевы… Нынѣ подобнѣ тѣже самые дни прiидоша къ намъ, и надобно бы намъ походить по немало тѣснымъ путямъ, а о многостяжанiи и сладкой пищѣ, а наипаче о женахъ неподобало бы и подумать, но еще ктому, чтò и горѣе всего – не покорятися церкви, не стричь волосы и имѣть подъ ногами скрипъ. Сiе кажетъ насъ, что мы не въ истинной христовой вѣрѣ и не имѣемъ благодати св. Духа, чтобы согрѣлъ сердечную землю нашу, и отъ сего всяко бы были плоды, еже рече апостолъ: плодъ духовный есть любы… Но сего всего не имамы, но равно таже зима и мразове, что и у антихриста скрипитъ подъ ногама." (Изъ посланiя неизвѣстнаго). А касательно униженiя своего человѣческаго достоинства предъ сильными въ наружныхъ знакахъ вотъ какъ говоритъ таже рукопись: "Нынѣ мало видимъ таковыхъ, чтобы стояли предъ божественною иконою со страхомъ и трепетомъ и съ благоговѣнiемъ, якоже надлежитъ; но болѣе и весьма много видимъ предстоящихъ предъ тою иконою, иже имать въ себѣ двѣ власти, духовную и плотскую, и содержитъ въ себѣ гордаго орла и обладаетъ только тѣломъ, а не душею, и ту икону еще гдѣ чуть завидятъ или заслышатъ, то кидаются съ мѣста безъ памяти, готовы хотябы и на ножъ, и станутъ предъ нею со страхомъ и трепетомъ и благоговѣнiемъ многимъ и крайнимъ молчанiемъ, и опрятаютъ всѣ уды тѣла своего, и незнаютъ какъ и еще лучше стать…" Особенно не терпитъ онъ, когда изъ прихоти нарушаютъ посты или оскорбляютъ святыню храма: апостолъ предписалъ, говорятъ они, стоять въ церкви непокровенными главы, а нынѣшнiе никонiане покрываютъ главы париками, и такъ ходятъ въ церковь на молитву. Вообще часто слышатся вопросы: зачѣмъ раскольники обставляютъ такими фантастическими сказками свои мысли? Отчего привязываются къ самымъ безразличнымъ обрядовымъ мелочамъ? Эти вопросы чуть-чуть что не похожи на такого рода тоже вопросъ: зачѣмъ суздальскiя лубочныя картинки не рисуютъ на французскiй манеръ? – Да, для насъ странно это кажется; но если всмотрѣться попристальнѣе въ старую жизнь и въ степень развитiя раскольника, такъ удивляться-то много нечего. Прежде русскiй человѣкъ жилъ такъ-сказать цѣльно, имѣлъ нераздѣльный взглядъ и на вѣру, и на гражданственность, и на науку, въ одномъ созерцанiи онъ видѣлъ движущуюся предъ нимъ жизнь со всѣми ея разнообразными выраженiями, не зналъ нашихъ уродливыхъ схоластическихъ подраздѣленiй и дробленiй, – и для него такъ же была важна сугубая аллилуiя, какъ ношенiе иноземнаго платья, какъ введенiе паспорта и подушнаго оклада; однимъ словомъ – онъ видѣлъ произвольное стремленiе перестроить жизнь народную по сочиненной мѣркѣ, заковать въ заморскiя цѣпи и дорожилъ каждою мелочью, которая пришлась по душѣ предкамъ и завѣщана была ими какъ родное достоянiе и выраженiе жизни духа. На этихъ мелкихъ проявленiяхъ жизни онъ только и могъ объяснить чего онъ хочетъ и чтò ему противно: до отвлеченностей онъ отроду не охотникъ. Съ неразвитымъ разсудкомъ, непонимая связи причинъ и слѣдствiй, онъ поневолѣ долженъ былъ прибѣгать къ фантазiи, облекать готовыми образами и алегорiями свои мысли. И онъ вѣрнѣе и скорѣе достигалъ своей цѣли, чѣмъ всѣ противники раскола, дѣйствовавшiе на него сплеча тяжолыми силогизмами, составленными по всѣмъ правиламъ искуства, при помощи полицейскихъ убѣдительныхъ доказательствъ. Чѣмъ сильнѣе и разительнѣе могъ представить раскольникъ тягости и мученiя народа, какъ не изображенiемъ послѣдняго времени или сравненiемъ себя съ мучениками первенствующей церкви? Этому-то фантастическому воззрѣнiю и обязаны своимъ происхожденiемъ сочиненiя о происхожденiи табака, который представляется выросшимъ изъ тѣла блудницы, зарытой въ могилу вмѣстѣ съ собакой; о происхожденiи картофеля такое же; "сказанiе о хмѣльномъ питiи, отъ чего суть уставися горелое вино душепагубное", которое курить научилъ людей бѣсъ.

Въ такомъ же духѣ и характерѣ недавно издана брошюрка г. Кожанчиковымъ; въ ней заключается "Повѣсть о новгородскомъ бѣломъ клобукѣ", извѣстная изъ актовъ и Памятниковъ словесности, разсылаемыхъ въ видѣ приложенiя къ Русскому Слову", и "Сказанiе о хранительномъ былiи мерзкомъ зелiи, еже есть табацѣ". Здѣсь между прочимъ расказывается, какъ ангелъ явился одному епископу и заповѣдалъ сказать людямъ, чтобъ они отстали отъ богопротивнаго зелья табачной травы: на лицѣ ихъ недостоитъ крестнаго знаменiя воображати, "не повелѣ Господь ниже тѣлесъ ихъ съ вѣрными погребати, ниже близъ святыя церкве, ни молитвы святыя творити надъ ними, ни пѣнiя, ни службы, ни приношенiя за ихъ взимати, яко они Богу врази, а дiаволу тѣ друзи въ животѣхъ своихъ". Потомъ св. Богородица явилась на Красной горѣ недужной дѣвицѣ Ѳеклѣ и между прочимъ сказала: "пiянства оставляли бъ, табакъ отнюдь не пилибъ: проклятъ бо есть отъ Бога и отъ св. отецъ; егда кто его испiетъ, въ то время земля дрогаетъ, Богородица вострепещетъ и небо колыхнется у божiя престола стоя". Въ этихъ сказанiяхъ является творческая народная фантазiя съ своими обычными мотивами: въ древней русской письменности чрезвычайно много подобныхъ расказовъ о явленiяхъ святыхъ людямъ въ случаѣ общественныхъ несчастiй, съ нравоучительными заказами. Нѣтъ ничего легче какъ смѣяться надъ этими повѣстями и сказанiями, какъ и дѣлаютъ многiе; но трудновато понять и объяснить ихъ, почему они въ такой формѣ вылились изъ духа народнаго, какую мысль кроютъ они подъ своимъ фантастическимъ костюмомъ…