Журнал Q - Журнал Q 07 2011

Десятым романом назову изданный в 2010 году роман Владимира Личутина "Река любви". Личутин — явно до сих пор недооцененный писатель. Конечно, главный его роман — это исторический "Раскол", вышедший в девяностых годах. В десятых годах Личутин написал крайне своеобразный роман "Миледи Ротман". О русском мужике, от безнадежности решившем стать евреем. (2001). И психологический триллер о русском интеллигенте, сеющем повсюду смерть поневоле "Беглец из рая" (2005). Все же в десятку десятки я поставлю его новый чувственный роман о любви "Река любви". Думаю, этот роман нашего северного Боккаччо постепенно обретет своего читателя.

Река любви Кучема как бы соединяется с рыбачкой в томлении, в зове любви, в земном плотском начале. Да и сама река, как материнское лоно, становится семужьим нерестилищем.

Не удалось вставить в десятку ни прекрасный загадочный роман Веры Галактионовой "5/4 накануне тишины", ни остро социальную прозу Романа Сенчина "Елтышевы", ни "Асистолию" Олега Павлова, ни динамичный роман Евгения Чебалина "Безымянный зверь" , ни "Сердце Пармы" Алексея Иванова, ни "Путешествия Ханумана на Лолланд" другого Иванова — Андрея из Таллина. Ни "Империю духа" Юрия Мамлеева… А еще "Ушел отряд" Леонида Бородина, еще "Мечеть Парижской богоматери" Елены Чудиновой. Впрочем, это уже почти новая десятка. И не слабее первой.

Значит, есть еще порох в русских литературных пороховницах.

Девять жизней у кота.

Много или мало?

Простота и пустота

С самого начала:

Грохот крыши, грязный бак,

Серый март в экстазе

И, конечно, тьма собак

В разных ипостасях…

Брось мечтать.

Мечты — облом.

Кошка не летает.

Жизнь проходит день за днём

В поисках минтая.

Голубь гадит с высоты

Птичьего помёта.

Чтобы не было беды,

Лапками работай…

Старость, бедность и цирроз.

Кошки разбежались.

Хвост трубою в лужу вмёрз.

Эк тебя прижало!

Ждёт питомца своего

Иисус распятый,

А в округе Рождество

И растут котята…

Тело новое кричит,

Выходя из лона.

Тело старое молчит,

Став травой зелёной.

Гости хлещут первачок

На весёлой тризне.

На хрена ж те, дурачок,

Целых девять жизней?..

30.11.1997

Я была в Москве на мега-литературном мероприятии,

Где все аж 4 дня в основном бухали.

Туда наломилась вся писательская пиздабратия.

Они друг другу дрочили мозг – кто прозой, а кто стихами.

Везде висели большие постеры с харями Пригова

Так как он незадолго до того здох.

Вот поэтому его харями кругом было все утыкано,

И еще крутилось кино в режыме нон-стоп.

Короче, я, набухавшись в буфете конины, зырю:

В толпе продираецца чья-то знакомая харя, но точно не помню, чья:

Ну бля – если столько бухла, как я тада, запузырить,

То трудно будет одново от другова отличить старОва хуЯ.

Сначала мне показалось, что это пиздячит Пригов.

- Хуясе, - решыла я, - вот это я допилась.

СтарОй такой, и в очочках, только ростом мелкий, как Быков.

И вот он, пиздуя мимо, кивнул мне башкою: здрась!

Наконец я воткнула, что это Лев Рубинштейн.

Подхожу и говорю ему прямо, без всей ботвы,

Чтобы выразить светскую вежливость и респект:

- Я, блядь, очень рада, что это Пригов здох, а не вы.

Как стыдно одному ходить в кинотеатры

без друга, без подруги, без жены,

где так сеансы все коротковаты

и так их ожидания длинны!

Как стыдно -

в нервной замкнутой войне

с насмешливостью парочек в фойе

жевать, краснея, в уголке пирожное,

как будто что-то в этом есть порочное...

Мы,

одиночества стесняясь,

от тоски

бросаемся в какие-то компании,

и дружб никчемных обязательства кабальные

преследуют до гробовой доски.

Компании нелепо образуются -

в одних все пьют да пьют,

не образумятся.

В других все заняты лишь тряпками и девками,

а в третьих -

вроде спорами идейными,

но приглядишься -

те же в них черты...

Разнообразные формы суеты!

То та,

то эта шумная компания...

Из скольких я успел удрать -

не счесть!

Уже как будто в новом был капкане я,

но вырвался,

на нем оставив шерсть.

Я вырвался!

Ты спереди, пустынная

свобода...

А на черта ты нужна!

Ты милая,

но ты же и постылая,

как нелюбимая и верная жена.

А ты, любимая?

Как поживаешь ты?

Избавилась ли ты от суеты;

И чьи сейчас глаза твои раскосые

и плечи твои белые роскошные?

Ты думаешь, что я, наверно, мщу,

что я сейчас в такси куда-то мчу,

но если я и мчу,

то где мне высадиться?

Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!

Со мною женщины в себя уходят,

чувствуя,

что мне они сейчас такие чуждые.

На их коленях головой лежу,

но я не им -

тебе принадлежу...

А вот недавно был я у одной

в невзрачном домике на улице Сенной.

Пальто повесил я на жалкие рога.

Под однобокой елкой

с лампочками тускленькими,

посвечивая беленькими туфельками,

сидела женщина,

как девочка, строга.

Мне было так легко разрешено

приехать,

что я был самоуверен

и слишком упоенно современен -

я не цветы привез ей,

а вино.

Но оказалось все -

куда сложней...

Она молчала,

и совсем сиротски

две капельки прозрачных -

две сережки

мерцали в мочках розовых у ней.

И, как больная, глядя так невнятно

И, поднявши тело детское свое,

сказала глухо:

"Уходи...

Не надо...

Я вижу -

ты не мой,

а ты - ее..."

Меня любила девочка одна

с повадками мальчишескими дикими,

с летящей челкой

и глазами-льдинками,

от страха

и от нежности бледна.

В Крыму мы были.

Ночью шла гроза,

и девочка

под молниею магнийной

шептала мне:

"Мой маленький!

Мой маленький!" -

ладонью закрывая мне глаза.

Вокруг все было жутко

и торжественно,

и гром,

и моря стон глухонемой,

и вдруг она,

полна прозренья женского,

мне закричала:

"Ты не мой!

Не мой!"

Прощай, любимая!

Я твой

угрюмо,

верно,

и одиночество -

всех верностей верней.

Пусть на губах моих не тает вечно

прощальный снег от варежки твоей.

Спасибо женщинам,

прекрасным и неверным,

за то,

что это было все мгновенным,

за то,

что их "прощай!" -

не "до свиданья!",

за то,

что, в лживости так царственно горды,

даруют нам блаженные страданья

и одиночества прекрасные плоды

Полжизни прошло на вокзалах -

В Иркутске, в Калуге, в Москве,

и несколько мыслей усталых

осело в моей голове.

Немало просторов широких

я видел в течение дня,

и несколько истин высоких