Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио «Свобода»-2009

Но на 30–40 лет ее хватит, думает Ольга Крыштановкая. А вообще-то всё меняется, и Россия изменится, мало ли какие возможности впереди. И одна из этих возможностей: глобальное потепление приведет, скажем, к перемене климата в Сибири, и тогда ее можно будет вовлечь в экономический оборот в полном объеме.

Сказать такое — не потерять ли разум? Масштабное потепление Сибири означает в частности исчезновение тундры, под которой таятся сейчас скованными апокалиптические запасы углекислого газа. И вообще: всемирный потоп — вот обстановка сибирского потепления.

Ольга Крыштановкая всё это, конечно, знает. Те тридцать-сорок лет, о которых она говорит, это не резерв нынешней власти, но тот срок, который она надеется прожить сама. А теплая Сибирь тут выскочила по законам бессознательных проговорок и означает — после меня хоть потоп.

Радио Свобода © 2013 RFE/RL, Inc. | Все права защищены.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/1612037.html

Борис Парамонов: Исполнилось двести лет со дня рождения Гоголя — самого таинственного русского писателя. То, что в нем есть некая страшная тайна, начали понимать как раз к прошлому его, столетнему юбилею. Прошло еще примерно сто лет, когда к этой теме стало возвращаться русское культурное сознание, когда переиздали или впервые издали в России книги Розанова, Мережковского, Бердяева, Набокова. Правда, неясно, насколько широко читаются эти книги, но эти они теперь доступны и желающие — опять же, если найдутся таковые, — могут с ними ознакомиться. В русском интернете встречаются толковые рефераты о Гоголе, с привлечением всех упомянутых авторов, но это, похоже, уже вузовский уровень. Интересно, как Гоголя изучают в школе. В советское время он трактовался совершенно превратно — как сатирик и обличитель язв старинной русской жизни, вроде крепостного права и царской бюрократии. Это — вопиющее непонимание Гоголя, сложившееся, впрочем, еще до большевиков, в традиции русской либеральной мысли, идущее от Чернышевского, от его пресловутых «Очерков гоголевского периода русской литературы». Гоголь считался основателем так называемой натуральной школы, в позднейших марксистко-советских трактовке — «критического реализма». Ну а реализм в России известно какой: крепостничество, царизм и чиновники-взяточники. Гоголя считали их обличителем, а с высоких трибун даже раздавались призывы: для искоренения наших недостатков нам нужны новые Гоголи и Щедрины.

Такую несусветицу начинали вдалбливать уже школьникам. Гоголя «проходили», помнится, с шестого класса, заставляли читать и писать «изложения» «Тараса Бульбы» — самого порочного гоголевского сочинения, в котором темная его натура сказалась крайне болезненно, вне какой-либо трансформирующей художественной сублимации. «Тарас Бульба» — это садистическая мизогинная фантазия, лишенная если не главного, то непременного гоголевского элемента — юмора. Залежи чистого юмора обнаруживали в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», еще Пушкин говорил о «настоящей веселости» этого сочинения. По этому поводу с не оставляющей сомнений ясностью высказался Набоков: «Когда мне кто-нибудь говорит, что Гоголь «юморист», я сразу понимаю, что этот человек не слишком разбирается в литературе». И еще: что самая кошмарная картина, предстающая воображению, — это Гоголь, непрерывно пишущий на диалекте этнографическую прозу про веселых парубков и лихих казаков, то есть те самые Вечера и Бульбу.

Конечно, нельзя отрицать гоголевский юмор, он наличествует и у зрелого Гоголя, но это юмор не ситуаций, а языка. «Веселость» возникает как эстетическая радость в восприятии гоголевских словесных загогулин. Но здесь у Гоголя всегда наличествует элемент гротеска, карикатуры. И вот на это обратил внимание Розанов еще в конце позапрошлого века, говоря о гоголевском языке, персонажах и картинах:

Диктор: «Это — мертвая ткань, которая каковою введена была в душу читателя, таковою ею и останется навсегда… на этой картине совершенно нет живых лиц: это крошечные восковые фигурки, но все они делают так искусно свои гримасы, что мы долго подозревали, что уж не шевелятся ли они… они все… произошли каким-то особым способом, не имеющим ничего общего с естественным рождением: они сделаны из какой-то восковой массы слов…».

Борис Парамонов: Если же нет живых лиц, то какой же это реализм? А если не реализм, то как можно говорить о сатире? Сатира по определению направляется на подлинные жизненные обстоятельства, бичует настоящие пороки настоящих людей. Но гоголевские персонажи — не настоящие люди. Розанов дает сравнение: пушкинский Скупой рыцарь и Плюшкин. Первый, при всех его негативных качествах — живой человек, а второй, Плюшкин, — какой-то фантастический морок. Гоголь не обличал реальное зло русской жизни, а клеветал на Россию, на жизнь вообще — делает вывод Розанов.

Диктор: «Самая суть дела и суть «пришествия в Россию Гоголя» заключалась именно в том, что Россия была или, по крайней мере, представлялась сама по себе «монументальною», величественною, значительною; Гоголь же прошелся по всем этим монументам, воображаемым или действительным, и смял их все своими тощими, бессильными ногами, так что и следа от них не осталось, а осталась одна безобразная каша…».

Борис Парамонов: Розанов идет еще дальше и говорит, что Гоголь отбил у русских людей любовь к России, что именно Гоголь породил русский нигизм, заразил своим нигилизмом русских, после чего единственное отношение русских к России стало: «Тьфу, проклятая!».

Но вот приходит революция — и Розанов вдруг понимает, что именно Гоголь сказал какую-то самую главную правду о России. Мы бы теперь сформулировали это так, что Гоголь если не писал правду о типах русской социальной действительности, то он обнаружил архетипы русской жизни, на самой глубине русского бытия.

Диктор: «Русская революция показала нам и душу русских мужиков, «дядю Митяя и дядю Миняя», и пахнущего Петрушку, и догадливого Селифана. Вообще — только Революция и — впервые революция оправдала Гоголя».

Борис Парамонов: То есть Розанов признал свое поражение в тяжбе с Гоголем — не клевета у Гоголя на Россию, а проникновение в последнюю правду о ней.

В то же время, когда Розанов осознал тайную правду Гоголя, то есть во время революции, — о том же высказался Николай Бердяев в статье «Духи русской революции»:

Диктор: «Творчество Гоголя есть художественное откровение зла как начала внутреннего и метафизического, а не зла общественного и внешнего, связанного с политической отсталостью и непросвещенностью… Его великому и неправдоподобному художеству дано было открыть отрицательные стороны русского народа, его темных духов, всё то, что в нем было нечеловеческого, искажающего образ и подобие Божье… Это длительное и давнее омертвение душ чувствуется и в русской революции… Русская революция — финал гоголевской эпопеи. И, быть может, самое мрачное и безнадежное в русской революции — это гоголевское в ней».