Лидия Сычёва - Время Бояна

Что есть поэт? Как должен жить писатель? И для чего человеку дано слово? — простые, повседневные вопросы, и, кажется, что ответы на них давно известны, но почему же человечество так заблудилось, сбилось с пути, устраивая жизнь на планете Земля? И почему народы, достигшие высот в искусствах, так быстро покидали «историческую сцену» — словно бы они выговаривали, выбалтывали главную тайну своей жизнестойкости?

В московском метро взгляд мой упал на иллюстрированный журнал в руках немолодой, скромно одетой женщины. На фотографиях — свадьба в Кремле — дочь олигарха выходит замуж за сына бизнесмена. Четыре фургона подарков, загородный дом, квартира в два уровня в центре Москвы, друзья «скинулись» и купили дорогой автомобиль… Наверное, молодожены, задаренные роскошной недвижимостью, не менее счастливы, чем поэт, который написал такие стихи. Но богатый жених, увидев, что назойливые журналисты пытаются фотографировать свадебный кортеж, остановил машину и слегка «помял» оператора с телекамерой. А поэт богатство своей души нерасчетливо тратит на всех: состоятельных и бедных, святых и грешных, завистливых и щедрых.

Молодые, но уже не юные, жених и невеста вряд ли задумываются — по труду ли им почести. Как же, папы «заработали»… А я вспоминала село Рассказово в Тамбовской области. Сельский клуб. В зале — местные жители, интеллигенция. Был литературный праздник, посвященный юбилею Сергеева-Ценского — писатель родом из этих мест. И как бы не пытались люди принарядиться к торжеству, придать своим лицам соответствующий «вид», печать тяжелого, неизбывного труда лежала на них. И в этой, сильно прореженной войнами и реформами, местности основная тяжесть удержания государства покоилась на их плечах — надо было растить детей, содержать семьи, ходить на выборы и обеспечивать «явку», и просто составлять часть усталого, но всё ещё большого народа, который называется «русские». Но на этих, с рыночной точки зрения, мало удачливых людей можно было положиться в любой беде, в любом деле. А на тех, кто гуляет свадьбы в Кремле?! Нет, они не на что не годны — люди для сериалов, для глянцевых журналов. Бабочки-однодневки.

Русские терпеливые люди — не быдло. Быдло — поэтики и писателишки, завернувшиеся в простыни «мифа», спрятавшиеся в нишу «вне политики», пригревшиеся под рясами церковных иерархов (глядишь, и в рай въедешь!), разливающие сладкие моря «патриотического елея» и ядовитые реки «либеральных свобод». Но — кто как живет, тот так и пишет, — говорит нам Валентин Сорокин. И я лично преклоняюсь перед его мужеством и отвагой — в самые суровые и безотрадные годы для России он не дипломатничал перед врагами, не кланялся державному ворью, не прогибался перед «победителями», не искал приюта у сомнительных батюшек, а всегда воевал за истину, за то, что ему дорого в слове. Зачастую оставаясь почти в полном одиночестве. Ну и что же?!

Есть уникальный талант — слышать даже не слово, а его зов, и идти ему навстречу, может быть, даже пренебрегая гибелью. Как это непохоже на словосочетания «профессиональный литератор», «писательский труд» и т. п.! Зов слова — это такой же голос, который манит альпиниста на вершину, а первопроходца в неоткрытые земли. Он, наверное, обманный, этот зов. Но он добавляет столько красок в самую серую и беспросветную действительность! Этот зов похож на зов правды, совести. Но какое это имеет отношение к «литературоведению», «жанру» и «форме» произведения?!

Язык, слово — своего рода кровеносная система народа. А поэзия — «концентрат», сгусток энергии и смысла, может быть, главная составляющая этой крови.

У Валентина Сорокина есть книга очерков «Крест поэта», посвященная погибшим певцам русского слова. Отнятому на долгие годы у русского народа Есенину. Расстрелянным Павлу Васильеву и Борису Корнилову. Безвременно погибшим Николаю Рубцову и Вячеславу Богданову. Отдавшему лучшие годы жизни колымскому заточению Борису Ручьеву. И — многим, многим другим — Павлу Шубину, Дмитрию Кедрину, Дмитрию Блынскому, Николаю Анциферову… Национальные поэты умирали вместе со своим народом. А по кровеносной системе, внедряясь в сердце и мозг, плескалось чужое слово. Оно перестаивало способ жизни, систему восприятия, целеполагание. Известный специалист в области квантовой генетики П. Гаряев доказал: слово имеет геномодицирующую роль. Чужое слово сродни наркотику. Мертвое, лишенное эмоциональности, оно — яд, разрушающий душу тоской бессмысленности. Расчетливое слово, построенное на продуманных образах, — информационное оружие, с помощью которого берут в плен народы и государства.

Перерождение слова — высшей генетической структуры — ведет к перерождению и вырождению народа. И только возвращение русского слова — в книгу, в газету, на радио, телеэкран может дать нам надежду на возрождение страны.

Изрядная доля марксизма и космополитизма, цинизма и бездумного оптимизма, влитая в жилы русского, да и других народов, безродной, лишенной почвы, еврейской интеллигенцией (самой «интеллектуальной» частью нашего общества), крайне пагубным образом сказалась на самосознании, самоощущении и жизнестойкости русского народа. Лев Гумилев по этому поводу высказался прямо: «Существует принципиальная некомплиментраность отдельных суперэтносов между собой». И впрямь: русские перестают быть русскими, стремительно превращаясь в русскоязычный, рыхлый народ, готовый к любым манипуляциям, неспособный к защите исторических святынь и собственных детей. Русские перестают узнавать русских, радостно «угадывая» в Высоцком нового Есенина и принимая бренчание Окуджавы за голос «совести нации». И напротив, чужеродной и раздражающей кажется ослабленному народу удаль Павла Васильева, основательность и четкость Василия Федорова, романтичность Владимира Луговского. Точно так же больного, угасающего человека раздражают здоровая бодрость и сила, энергия и красота. И, напротив, увечность, ущербность кажутся нормальными, «своими» качествами.