Дмитрий Губин - Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник)

За что я люблю, а точнее, любил «Времечко» – это за сюрреализм а-ля Феллини. Вот у тебя на эфире – экономист, плюс белый маг с дипломом, плюс психолог без диплома, и вдруг их заносит на нефтяные цены (а что поделаешь? прямой эфир!) И психолог говорит, что цены не нефть – это не спрос и предложение, а вера в то, что они и дальше будут расти. Нефть стала сверхтоваром. Мы знаем истории сверхтоваров: недвижимость сейчас сверхтовар, хрусталь в СССР был сверхтоваром, тюльпаны в Голландии когда-то были. Потом, конечно, все рухнуло, кроме золота. И маг вскрикивает: да-да! – золото – оно навсегда. А нефть – через год. Он прорицает в белом тумане.

Словом, сумасшедший дом. А под личиной психа можно (было) нести то, что в контролируемый эфир не пропустят.

Пишу же я в прошедшем времени, потому что канал ТВЦ «Времечко» прикрыл. Не дожидаясь даже конца телесезона. По причинческим технинам, отпускным творческам – ну, там найдут, что сказать. Я же полагаю, что по причине, описанной выше.

2008

Когда-то я любил Чубайса. Боже, как я любил! Как менеджера и практически как мужчину.

Он для меня был управленцем № 1 – в уничтожении коммунизма. Это ведь его идея – создать класс собственников. «Неважно, как собственность распределена, важно, что распределена», – цитировал он нобелевца Ричарда Коуза, и на Чубайса лезли с кулаками. А я не лез, потому что соглашался: да, неэффективные собственники отпадут, а эффективные появятся – и сам обзаводился собственностью. Благодаря Коузу и Чубайсу я купил одну квартиру, и вторую, и землю, да.

А потом, знаете, любовь дала трещину. Когда Чубайс ушел в РАО ЕЭС. Потому что на второй квартире напряжение было 180 вольт, и в результате не работал компьютер, а Чубайс говорил не о том, что скоро у всех будет 220 вольт, а как он разделит РАО на генерирующие и передающие компании. И я слушал это лет восемь подряд, а компьютер все не работал. И на земле, которую я купил, электрических мощностей хватало лишь на электрочайник. В отличие от Финляндии, куда Чубайс электричество экспортировал.

И я Чубайса разлюбил. Не за то, что он неуспешно реформировал РАО ЕЭС, а за то, что возглавил монополию, которая и не ставила целью улучшить жизнь образовавшихся собственников (и несобственников тоже). Там были другие цели – разделить, реформировать, сделать эффективной, гнать на экспорт. У всех русских монополий так. Вон, скажите Миллеру, что цель «Газпрома» – дать газ каждому дачнику: он изумится.

И Чубайс для меня исчез. Потому что возглавил то, что без подлости – в базисном смысле – возглавлять не должно. Как нельзя превращать администрацию президента в источник внезаконной власти (а Чубайс это сделал) или проводить бесчестно выборы в 1996-м (а они были бесчестны).

2008

Водители-новички, а также иностранцы, с первых дней на наших дорогах постигают неписаную таблицу приоритетов.

Я сейчас не о явном позорище членовозов с мигалками – я о тайном. О том, что «джип» главнее седана. Что BMW главнее «Жигулей». Что главных надо пропускать – иначе подрежут, выжмут из ряда, создадут аварийную ситуацию.

Это хамское хвастовство статусом принято объяснять ростом демонстративного потребления (и, как следствие – поведения), то есть болезнью роста капитала. Однако, на мой взгляд, все печальнее. Дело в русской ментальности, где мораль (неважно, какая) имеет приоритет над законом.

Возьмем транспорт общественный. В англосаксонских странах действует правило: сидит тот, кто первым вошел. Уступать место не требуется ни старику, ни ребенку (для них зарезервированы отдельные места). Никто и не уступает: иначе придется выяснять, у кого больше моральных прав – у набегавшейся студентки, у мужчины с травмированным мениском или у скаредной дамы, экономящая на такси.

В России неписаная норма требует уступать место женщине (а как же писаное равноправие?), пожилым (а в 55 – это пожилой?), и все дико обижаются друг на друга, поскольку трактуют неписаное по-своему. Но ровно то же и с автомобилями.

Вот почему я вздрагиваю, когда в России заходит речь о морали: она обычно используется для прикрытия глупостей и гнусностей. По мне лучше, когда в обществе торжествует не мораль, а закон. По крайней мере, при торжестве закона в Лондоне я нередко сижу в метро. А в Питере только стою, даже в пустом вагоне: чтобы зашедшие пассажиры не породили конфликт разно понимаемых моральных требований.

И так вот стоять – для меня выход.

2008

Когда на твоих глазах гибнет человек, испытываешь сложные чувства – от бессилия до мгновенного постижения сути русской действительности

Не придумываю, так и было.

Когда ночь 11 июня перевалила на 12-е число, то есть на День России, под окнами тещиной квартиры на петербургской улице Воскова, где мы с женой остались на ночь, раздались визг резины и удар по металлу. Я вскочил на подоконник. На дороге лежал без движения парень. Рядом валялся велосипед. За угол со свистом удирали два черных автомобиля.

Эту ночь белой не назвал бы и романтик – после ливня тучи висели низко, но фонари, как водится в период белых ночей, не горели. Машинально отметив, что шлема на парне нет, я рванул к телефону и стал набирать «03». Жена с сотового набирала милицию. «Скорая» была беспробудно занята. В милиции не брали трубку. Прошла минута, вторая, третья. Занято; не брали; занято; не брали.

Я подбежал к окну и крикнул притормозившей машине, чтобы перед парнем (или уже телом?) выставили знак аварийной остановки – в темноте его запросто могли переехать. Затем откуда-то появилась машина ДПС. Еще минут через 10 из темноты неслышно вынырнула и «Скорая». Парень, слава богу, стал приходить в себя, его увезли.

Обычная история, в Петербурге такое случается чуть ли не каждый день. Хотя, по идее, услышав про подобное единожды, любой велосипедист должен ездить в шлеме и непременно с мигалкой-катафотом. А любой водитель, даже сбив человека, должен оставаться на месте. А губернатор должна свою мигалку снять и заниматься прямым губернаторским делом – налаживанием телефона экстренной службы спасения и нормальной работой уличных фонарей, чтобы включались не тогда, когда расписание, а тогда, когда темно.

Но мы с вами знаем, что никто из них ничего в своей жизни менять не будет.