Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

«Вся власть Советам!» Снизу доверху? Или там, на самой верхотуре, собрались этаблировать нечто, на российской почве не опробованное? Почему М. Горбачев и А. Яковлев так тщательно избегали го­ворить о вступлении в решающий этап десталини­зации и аттестовать режим, навязанный диктатором стране, как он того заслужил? И вообще, что дол­жен был означать интерес, с некоторых пор про­являвшийся к избирательным системам и государ­ственному устройству за кордоном, в особенности во Франции и США?

Связь времен в нашем общественном доме под­вергалась испытанию на разрыв. Вроде бы пе­рестройка, то есть реконструкция, капитальный ремонт доставшегося наследства, и все же не пре­емственность с отбрасыванием без скидок на объ­ективные трудности и субъективные несовершен­ства всего чуждого обществу социальной спра­ведливости и народовластию. Старт в неведомое будущее? Система «с человеческим лицом» — на­бор слов, за которыми стоит многое или ничего, ибо известно, что не по любу мил, но по милу люб. Когда наперед ничто твердо не означено, возмож­но почти все. Как возможности перевоплотятся в реальность?

Это зависело от того, кто проявит больше ре­шительности и упорства, станет меньше разводить бесплодных церемоний. Короче, на успех мог рас­считывать тот, кто захватит инициативу в борьбе за общественное мнение. М. Горбачев не был в заведомо проигрышном положении. Просто тре­бовалась другая тактика, готовность опереться на правду и факты как эффективное противоядие по­пулизму.

Посылаю М. Горбачеву несколько записок [11] Копии двух из них вернулись в мое распоряжение и воспроиз­водятся в приложении (см. приложения 9 и 10). . По форме — это тезисы к его докладу на XIX конфе­ренции или — на выбор — к выступлению на пле­нуме ЦК перед открытием партфорума. В действи­тельности не только эвентуальным слушателям, но и в первую очередь генсекретарю я напоминал, что неискренность в политике — зло, что разрыв меж­ду словом и делом — беда, что полуперестройка, полудемократия, полугласность не нужны так же, как полуправда, полугуманизм, полусоциализм.

«Ни при каких обстоятельствах нельзя на сме­ну одним догмам тащить другие — осовременен­ные, прихорошенные, округлые, но тоже догмы. Ни в большом, ни в малом мы не можем допус­тить противопоставления социализма и демокра­тии, к чему нас толкают приверженцы «золотой середины», приговаривая — хоть какой-никакой социализм при нас и как бы чего не вышло, если будем рисковать».

«Вдумайтесь, — читаем дальше в записке от 14 апреля 1988 года, — зарубежные наши недруги пророчествуют — ничего с перестройкой не вый­дет, пока не отречетесь от социализма. Доморо­щенные «скептики» наводят тень с другого конца. А итог схожий. Знаете что — они не очень-то не­правы, если предположить, будто социализма без культа и культиков, без презумпции всеобщей ви­новности и неладов со здравым смыслом быть не может».

«Превращать навязанную нам форму правления в способ существования — в тот самый «реальный социализм» — негоже. Это значило бы обкрадывать марксизм-ленинизм, низводить его до еще одного политического театра, коими в изобилии отмечен наш XX век...

У К. Маркса, совсем молодого, между прочим, есть изумительная по глубине мысль: «Отнимите... общественную власть от вещей, и вы должны бу­дете дать эту власть (одним) лицам над (другими) лицами!..» Удивительно емко и прозорливо. Со­здайте человеку условия, делающие его человеком, и вы получите личность...

Могут ли нас удовлетворить достижения про­шлых десятилетий и безразлична ли нам цена, ко­торая за них заплачена? Достойно ли уходить от неудобных и тяжелых вопросов, прикрывая срам так называемыми «историческими реликвиями»? Социализм — не реликварий, и никакие «высшие соображения» не оправдывают низостей и пре­ступлений. Ничто в мировоззрении социализма не предполагает вождизма, принижения роли масс, стирания индивидуальности человека. Не приняв это за политический и нравственный императив, мы не оградим себя должным образом от культистских рецидивов в будущем».

Апрельская записка кончалась так: «...Пере­стройка входит в решающую фазу размежевания с прошлым. Не на словах, которые могут толковать­ся по-разному. На деле, которое не поддается переиначиванию. В этот момент истины все встает на свои места, спадают маски. Каждый свидетель­ствует сам, что он стоит и за что стойт».

Пару недель спустя я направил М. Горбачеву записку с тезисами по внешней политике. Звонок А. Яковлева, который извещал меня о желании ге­нерального получить лапидарно сформулирован­ные мысли на сей счет, особого энтузиазма не вызвал, поскольку никакого отклика на предыду­щий труд не было. Но поручение есть поручение, деваться некуда.

В пять страниц (см. приложение 10) уместилась приличная толика крамолы:

«На каком-то этапе наше общество порвало с си­стемным подходом при анализе процессов и верну­лось к собирательству до кучи, к пресловутому валу и бездонному равнодушию с их неизбежными след­ствиями — утратой позитивной цели, смешением действительно важного и третьестепенного, при­туплением чувства не только возможной выгоды, но и реальной опасности...

Кризис нашей политики в конце 70-х — начале 80-х гг. в какой-то мере закономерен. Это была су­губо утилитарная и во многом догматическая поли­тика, завязанная на девять десятых, если не больше, на сотрудничество с США и тем поставившая себя в зависимость от Вашингтона. Это была, да­лее, политика, дошедшая в волюнтаризме до край­ней черты, ибо игнорировала воздействие конфрон­тации, особенно обременительной для советского общества как экономически менее развитого и гео­графически более уязвимого, на жизненные усло­вия народа, на наше социальное развитие. Это была, наконец, в чем-то авантюристическая политика, поскольку она руководствовалась не реалиями, а абстрактными видениями, обрекавшими капита­лизм на неотвратимый упадок и социализм на не­избежное торжество».

Судить, что из нелестного отзыва о едва истек­шем прошлом пересекалось с настоящим, остав­лялось заказчику. Равно как и о призыве «выку­рить сторонников силы из их прибежищ, сорвать с них одежды, показать, что милитаризм тянет жиз­ненные соки общества, чтобы воспроизводить себя и себе подобных. Милитаризм пуще всего боится гласности и яркого света. Его питательная поч­ва — недоверие, напряженность, трения, не зна­ния, а мифы». Ни намека, что стрелы пускаются в апологетов силы и милитаризм только чужест­ранного происхождения.

О самой конференции распространяться не со­бираюсь. Шла она нервозно, с подъемами и спада­ми. Генеральный секретарь пребывал не в лучшей форме. Реплики, которыми он сыпал, не впечатля­ли. На просьбы делегатов пояснить, как сочетают­ся передача партией власти Советам и соединение постов региональных партийных и советских руко­водителей в одном лице, вразумительных коммен­тариев не следовало. Тем не менее резолюции об изменении политической системы были благопо­лучно проведены — решения, без сомнений, капи­тального свойства.