Дэвид Брукс - Бобо в раю. Откуда берется новая элита

Разберем пример нашей воображаемой интеллектуалки. На полной профессорской ставке в Университете Чикаго она получает 105 000 долларов в год. Ее муж, с которым они познакомились еще студентами в Йеле, работает программным директором небольшого фонда, который на деньги Роберта Маккормика [45]продвигает идеи, которые сам Маккормик глубоко презирал, и зарабатывает 75 000 в год. В самых смелых мечтах они не предполагали, что будут зашибать 180 000 в год. И при этом будут так бедны.

Их дочери уже 18, и ее комната и содержание в Стэнфорде обходится в 30 000 ежегодно. На 16-летнего сына, у которого такой талант к музыке, уходит по меньшей мере столько же, если сложить плату за частную школу, репетиторов и летний музыкальный лагерь. Есть еще няня, которая приходит каждый день, когда их 9-летняя дочурка возвращается из экспериментальной школы при Чикагском университете, и на нее уходит еще 32 000 (они платят ей легально, поскольку наша интеллектуалка по-прежнему мечтает о должности в администрации). А ведь есть еще расходы на благотворительность (Nature Conservancy, Amnesy International и т. п.), которые приходится держать на уровне, чтобы не было стыдно перед бухгалтером, с которым они видятся один раз в год – в апреле. В итоге на квартиру, еду, книги, белье и прочие расходы остается 2500 долларов в месяц.

Их преследует ощущение полнейшей нищеты. При этом они, конечно, не помнят, каково им было на предыдущей ступени благосостояния, и даже не представляют, как можно туда вернуться. Современного интеллектуала очень заботит его репутация, страдающий же статусно-доходным дисбалансом еще больше думает о деньгах. И не то чтобы наша интеллектуалка целыми днями размышляла о правде и красоте и поэтических воплощениях весны. И не то чтоб скромная зарплата в 105 000 долларов давала ей уверенность, что она может подняться над насущными проблемами и будничной суетой.

И на работе она занимается изучением интеллектуального рынка, прикидывает, чего ждет от нее аудитория, продает себя продюсерам, журналистам и коллегам по академической среде. Пораженный СДД работник издательства целыми днями размышляет о рыночных нишах, как какой-нибудь влиятельный топ-менеджер AT&T. Ему приходится имитировать приятельское общение не меньше, чем партнерам в Skadden, Arps или продавцам в Goldman Sachs. Разница лишь в том, что они работают в высокоприбыльной отрасли, а наш страдающий СДД – в низкоприбыльной.

Сегодняшние интеллектуалы занимают самый нижний край верхушки общества. Наша интеллектуалка достаточно богата, чтобы отдать своих детей в частную школу и отправить учиться в Стэнфорд, но многие родители в таких заведениях в месяц зарабатывают годовой бюджет ее семьи. В итоге дети страдающего СДД начинают замечать разницу в доходах с семьями одноклассников. Чаще всего это происходит на день рождения. Одноклассники отмечают дни рождения на бейсбольном стадионе Wrigley Field (родители выкупили трибуну) или в старейшем магазине игрушек FAO Schwarz (родители арендовали все здание на воскресное утро). СДД ребенок празднует день рождения в своей гостиной.

Когда старшая дочь интеллектуалов приедет на рождественские каникулы, ее однокашница по Стэнфорду пригласит ее к себе в Виннетку. В доме своей подруги ее поразит идеальный порядок. Столы, пол, барные стойки – все это не заставлено, чисто и в наилучшем состоянии. Такой же порядок царит у них на работе – у представителей этой ветви образованного класса просторные кабинеты с широкими деревянными поверхностями. У них есть секретари, которые следят за документооборотом, а у секретарей есть помощники, которые складывают все папки и расставляют их по местам. Поэтому ничто не загромождает широкие просторы рабочего стола босса. Бобо, работающие в финансовых структурах, носят с собой тончайшие дипломаты, в которые едва помещается толстая тетрадь, потому что все в их жизни настолько упорядочено, что им не нужно перекладывать вещи с места на место. И в Лондон они летят без багажа, ведь в их лондонской квартире у них есть еще один гардероб.

Жизнь больного СДД, напротив – сплошное нагромождение и беспорядок. Маленький столик в университетском корпусе социальных наук завален бумагами, рукописями, письмами, журналами, газетными вырезками. А дома у больного все поверхности заставлены кофемашинами, чайниками и кувшинами, и кастрюли со сковородками висят на стене. По всей гостиной раскиданы книги, большей частью купленные еще в студенческие годы («Хрестоматия» Маркса – Энгельса, например), а на ночном столике давно примостился потрепанный выпуск New York Review of Books.

Когда интеллектуал с годовым семейным бюджетом в 180 000 долларов входит в помещение, заполненное толстосумами, зарабатывающими по 1,75 миллиона в год, обе стороны соблюдают несколько норм поведения. Первое – все ведут себя так, будто денег не существует. Все, включая нашу интеллектуалку, которая не может полностью расплатиться за превышение лимита на кредитке, будут делать вид, что слетать на выходные в Париж – отличная идея, надо только найти время. Каждый будет хвалить район Маре, не уточняя, что у финансового аналитика там своя квартира, а интеллектуалка на время отпуска снимает номер в однозвездочной гостинице. Наша интеллектуалка обратит внимание, что финансовые аналитики только и говорят что об отдыхе, тогда как интеллектуалы все время норовят поговорить о работе.

Когда наша интеллектуалка заходит в комнату, кишащую акулами бизнеса, где-то в углу сознания промелькнет сомнение: а ровня ли я им, или они воспринимают меня, как особую прислугу, которая не стелет кровать, но развлекает и добавляет престижу? Как ни печально признать, но денежные аналитики вовсе не склонны так думать. Миллионеров преследует страх, что достигнутый ими успех не делает их значительными людьми. Они страдают противоположным СДД расстройством, когда доход выше статуса.

Он называется доходно-статусный дисбаланс (ДСД). Ведь миллионер не совершил ничего значительного, что позволило бы ему исследовать артистическую сторону своей натуры, достичь интеллектуального бессмертия или хотя бы стать потрясающим рассказчиком. Он не может не заметить, что ему приходится платить за ужины разнообразных фондов, тогда как интеллектуалы вследствие собственной важности приглашаются бесплатно. Он отчасти содержит всю эту публику из аналитических центров.

Продолжая эту мысль, можно сказать, что интеллектуалам платят за интерес. Им платят, чтоб они целыми днями сидели и читали, а потом компилировали из прочитанного бодрые тексты и интересные разговоры (удивительно, столько людей толком не справляются с этой несложной задачей). Богатому же в общем-то платят за скуку. За свою гигантскую зарплату он работает над тайными сделками, и, если бы он решился рассказать о ней за званым ужином, сотрапезники бы совсем сникли. В конечном счете богачи чувствуют свою уязвимость, потому что, несмотря на большие ресурсы, их репутация по-прежнему зависит от машины по созданию общественного мнения, управление которой в руках этих профессиональных насмешников – их сотрапезников.