Оскар Уайльд - Письма

Париж такой очаровательный, что я подумываю о том, чтобы стать французским поэтом! Искренне Ваш

Оскар Уайльд

Париж, бульвар Капуцинов, [29]

[Начало декабря 1891 г.]

Милостивый государь, я только что приобрел — по цене, которую счел бы непомерно высокой, будь это любая другая шестипенсовая английская газета, — номер «Спикера». Купил я его в одном из прелестных киосков, которые служат украшением Парижа и которые, по-моему, мы должны немедленно ввести в Лондоне. Киоск выглядит восхитительно, а ночью, освещенный изнутри, он очарователен, как фантастический китайский фонарик, особенно если его украшают прозрачные афиши, созданные таким умелым рисовальщиком, как Шере. У нас в Лондоне есть только оборванцы-газетчики, чьи голоса, несмотря на достойные восхищения старания Королевского музыкального колледжа сделать Англию по-настоящему музыкальной нацией, всегда немелодичны и чьи отрепья, бесформенные и неблагородные, только форсируют режущую ноту безобразной нищеты, не создавая впечатления живописи, которое одно только и может сделать мало-мальски выносимым зрелище чужой бедности.

Впрочем, я собрался написать Вам вовсе не об установке в Лондоне киосков, хотя Совету графства следует, на мой взгляд, немедленно взяться за это дело. Цель моего письма — исправить неточность в заметке, помещенной в Вашей интересной газете.

Автор упомянутой заметки заявляет, что орнаментальные рисунки, придающие прелесть моей книге сказок «Гранатовый домик», выполнены мистером Шенноном, а изящные, как греза, виньетки, что отделяют одну сказку от другой и служат заставками к ним, — мистером Риккетсом. Все наоборот! Мистер Шеннон нарисовал грезы-виньетки, а мистер Риккетс — тонкие и фантастические орнаменты. Более того, мистер Риккетс — автор всего художественного оформления книги, начиная от выбора типографского шрифта и места для орнаментов и кончая превосходнейшей обложкой, которая облекает целое. Автор газетной заметки заявляет далее, что обложка ему не нравится. Это, конечно, достойно сожаления, но не так уж важно! На свете есть только два человека, которым она должна понравиться во что бы то ни стало: мистер Риккетс, который создал ее, и я, чью книгу она облекает. И оба мы от нее в восхищении! Однако, рассуждая о том, почему обложка не произвела на него впечатления чего-то прекрасного, рецензент Вашей газеты приводит доводы, которые, как мне кажется, свидетельствуют об отсутствии у него художественного чувства и которые я, с Вашего позволения, попытаюсь опровергнуть.

Он сетует на то, что та часть рисунка, которая помещена на левой стороне обложки, напоминает ему булаву с насаженной на конец малярной кистью, тогда как часть рисунка, украшающая правую сторону, смахивает, по его словам, на «цилиндр с засунутой в него губкой». Итак, мне ни на минуту не пришло бы в голову оспаривать подлинность впечатлении Вашего рецензента. Ведь на самом деле искусство, как я отмечал в предисловии к «Портрету Дориана Грея», — это зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, и его сознание. Указать же я хочу вот на что: художественная красота обложки моей книги заключается в изящном переплетении узоров, арабесок и множества кораллово-красных линий на фоне светлой слоновой кости, где кульминацией цветового эффекта становятся высокие золотые ноты, а перехлестывающаяся лента — зеленой, цвета мха, материи, которая скрепляет книгу, усиливает приятное впечатление.

Какие ассоциации вызывают эти золотые ноты, какие подражательные параллели им можно отыскать в хаосе, именуемом Природой, не имеет значения. Они могут напоминать, как иногда напоминают мне, павлинов, гранаты и плещущиеся фонтаны золотой воды или, как они напоминают Вашему рецензенту, губки, булавы и цилиндры. Подобные представления и ассоциации не имеют абсолютно ничего общего с эстетическим качеством и эстетической ценностью рисунка. Вещь, существующая в Природе, становится гораздо красивее, если она напоминает нам предмет Искусства, но предмет искусства не становится по-настоящему прекрасным от сходства с вещью, существующей в Природе. Ни узнаваемость, ни похожесть ничего не прибавляют к первичному эстетическому впечатлению от произведения искусства. И то и другое свойственно более позднему и менее совершенному этапу восприятия. Собственно говоря, они вовсе и не являются частью подлинно эстетического впечатления, а постоянная озабоченность содержанием, характерная почти для всего нашего английского искусствоведения, превращает наше искусствоведение, и в особенности литературную критику, в занятие, столь бесплодное, столь бесполезное, столь далекое от истины и до странности ничтожное.

Остаюсь, милостивый государь, Ваш покорный слуга

Оскар Уайльд

Париж, бульвар Капуцинов

[Начало декабря 1891 г.]

Милостивый государь, мне только что прислали из Лондона номер «Пэлл-Мэлл газетт» с рецензией на мою книгу «Гранатовый домик». Автор этой рецензии высказывает о моей книге суждение, которое я, с Вашего позволения, должен немедленно оспорить.

Он начинает с того, что задается до крайности глупым вопросом: ставил ли я, когда писал эту книгу, своей целью доставить радость британской детворе. Выразив серьезные сомнения на этот счет — хотя я представить себе не могу, чтобы у мало-мальски образованного человека могли быть хоть какие-нибудь сомнения на этот счет, — он, похоже, совершенно серьезно предлагает судить о прозе художника на основании такого критерия, как чрезвычайно ограниченный словарь, доступный британской детворе! Но ведь строя этот «Гранатовый домик», я в равной степени стремился порадовать британскую детвору и британскую читающую публику. Мамилий так же совершенно восхитителен, как совершенно отвратителен Калибан, но ни критерий Мамилия, ни критерий Калибана не является моим критерием. Каждый художник признает только тот критерий прекрасного, который подсказан ему его собственным художественным темпераментом. Художник стремится запечатлеть в определенном материале свою нематериальную идею прекрасного и тем самым преобразовать идею в идеал. Вот каким образом творит художник. Вот почему творит художник. С одной только этой целью и творит художник. Неужели Ваш рецензент думает, что, например, мистер Шеннон, чьи изящные и дивные иллюстрации рецензент, по собственному его признанию, совершенно не в состоянии увидеть, рисует ради того, чтобы предоставить информацию слепым?

Остаюсь, милостивый государь, Ваш покорный слуга

Оскар Уайльд

Бульвар Капуцинов, 29