Оскар Уайльд - Стихотворения. Баллада Редингской тюрьмы

Ты ль хочешь, чтоб я рос и вял без воли,
Сменял на рубище наряд златой,
Ткал, теша взор твой, паутину боли,
Где что ни волокно — то день пустой?
Ты ль хочешь, о Любовь, что мной любима,
Чтоб Дом моей Души стал клетью мук,
Где б злой огонь горел неугасимо,
Не зная смерти, хищничал паук?
Нет, если б ты хотела, я б смирился,
И честолюбье продал бы при всех,
И неудачей б удовлетворился,
И сердце б отдал скорби для утех.
Так было б лучше, ведь, по крайней мере,
Не стало б сердце камнем от тщеты,
И пир добра не стал душе потерей,
Не стал знаком ей край без Красоты.
Да, поникали многие, управу
Ища на душу — странницу небес,
Дорогой пыльной смысл толкал их здравый,
Хоть рядом пел о вольной жизни лес,
Хоть пестрый сокол, в лёте необорном
Крылом широким разрезая гладь,
Летел к отрогам гор, крутым, неторным,
Где рдела Солнца огненная прядь.
Хоть цвет ромашки их пята тягчила —
Весь в белом оперенье щит златой,
Что оком пристальным следил светило,
Довольный лаской самою простой.
О да! Так сладко, вопреки преградам,
Хотя бы миг наилюбимым быть,
Рука в руке, идти с Любовью рядом
И кожей отсвет алых крыл ловить!
Змей страсти в юности мне грудь сосал,
И всё ж душа преграды все спалила —
Я, глянув Красоте в лицо, познал
Любовь, что движет Солнце и светила.

Ступай легко: ведь обитает
Она под снегом там.
Шепчи нежней: она внимает
Лесным цветам.
Заржавела коса златая,
Потускла, ах!
Она — прекрасная, младая —
Теперь лишь прах!
Белее лилии блистала,
Росла, любя,
И женщиной едва сознала
Сама себя.
Доска тяжелая и камень
Легли на грудь.
Мне мучит сердце жгучий пламень,
Ей — отдохнуть.
Мир, мир! Не долетит до слуха
Живой сонет.
Зарытому с ней в землю глухо
Мне жизни нет.

На берегу стоял я в час прилива,
Дождем летели брызги на меня,
И рдели блики гаснущего дня
На западе, и ветер выл тоскливо.
К земле умчались чайки торопливо.
«Увы! — вскричал я. — Жизнь моя темна.
Ни колоска не даст мне, ни зерна
Лежащая в бесплодных корчах нива!»
И был истерзан ветхий невод мой,
Но снова в море из последних сил
Его забросил я в душевной муке.
И тут — о, чудо! — вдруг передо мной
В волнах возникли трепетные руки,
И я все беды прошлого забыл.

Избыв мирское зло и боль от раны,
Он спит, господней синевой укрыт,
Угасший до восшествия в зенит,
Он — мученик, сраженный слишком рано,
Похожий красотой на Себастьяна.
Тис хмурый над могилой не грустит,
Но плакальщиц-фиалок нежный вид
Хранит надгробный камень от изъяна.
Твой дух под гнетом нищеты поник!
Уста твои лишь тем, лесбосским, ровня!
Наш край восславлен красками твоими!
Знай, на воде начертанное имя
Живет: мы прах кропим слезой сыновней,
Как Изабелла — чудный базилик.

Как солнце, слишком яростно светя,
Торопит месяц медленный и хладный
Уйти назад, в пучину тьмы, хотя
В трель не облек певец ночей свой трепет,
Так пред твоей красой мой жалок лепет,
И лад бежит от песни, прежде складной.
Как в луговину утром, в тихий миг,
На крыльях буйных ветер вдруг повеет
И в пляске бурной сокрушит тростник,
Что песнь шального ветра петь бы рад,
Так пыл чрезмерный горестью чреват:
Любви столь много, что Любовь немеет.
Но взор мой, верно, даст тебе дознаться,
Зачем немоту счел я слов уместней;
А нет — так, значит, лучше нам расстаться,
Ты б мир нашла в устах медоточивей,
Я б стал баюкать память, дух счастливя
Неданным даром и неспетой песней.

Легли на гладь залива тени,
Угрюмый ветер рвет волну
И гонит по небу луну,
Как невесомый лист осенний.
На гальке черною гравюрой —
Баркас; отчаянный матрос,
Вскарабкавшись на самый нос,
Хохочет над стихией хмурой.
А где-то там, где стонет птица
В невероятной вышине,
На фоне неба в тишине
Жнецов проходит вереница.

Над миром властвует дремота,
Лежит безмолвие вокруг,
Немым покоем скован луг,
Затихли рощи и болота.
Лишь коростель, один в округе,
Тоскливо стонет и кричит,
И над холмом порой звучит
Ответный крик его подруги.
Но вот, бледна, как неживая,
В испуге, что светлеет ночь,
Луна уходит с неба прочь,
Лицо в туманной мгле скрывая.

Ноктюрн уснувшей Темзы сине-золотой
Аккорды пепельно-жемчужные сменили.
Тяжелый бот проплыл над сонною водой,
И тени дрогнули — безвольно отступили.
Клубами мутными сползал в реку туман,
Домов неясные вставали очертанья.
Рассвет задул огни… но чудился обман, —
И медлил бледный день вернуться из изгнанья.
Хрипя завыл гудок, медлительно-протяжный,
По камням застучали ободы телег.
Блеснул соборный купол матовый и влажный.
Разросся, в улицах, толпы нестройный бег.
Ночная женщина стояла у панели.
На бледных волосах дрожал лучей поток,
Как угли жаркие, уста ее алели,
Но сердцу камнем быть велел бесстрастный рок.

Певец суровой Персефоны!
В безлюдье сумрачных лугов
Ты помнишь остров свой зеленый?
В плюще снует пчела бессонно,
Над Амариллис — листьев кров.
Певец суровой Персефоны!
Симайта слышит пёсьи стоны,
К Гекате устремляя зов.
Певец суровой Персефоны!
И в схватку Дафнис распаленный
Вступить с соперником готов.
Ты помнишь остров свой зеленый?
Прими козленка от Лакона,
Привет — от шумных пастухов!
Певец суровой Персефоны,
Ты помнишь остров свой зеленый?