Руслан Хасбулатов - Великая Российская трагедия. В 2-х т.

Истерия, которая развернулась в средствах массовой информации, она тоже ужасна. Но я верю и я знаю, что тот строй или та система, созданная на штыках и на оружии, она недолговечна. Самое сильное оружие — слово. И на протяжении этих двух недель я доказал всем, что нужно все вопросы решать не вооруженным путем, а с помощью слова. Только с помощью слова. И, если вы начнете доказывать свою силу с помощью бряцания автоматов, такой строй продержится недолго. Вот что я хотел вам сказать. Здесь у меня все документы — к Ельцину, к Черномырдину и выводы, которые я делал. Я хочу сказать своим избирателям — гражданам Республики Калмыкия, что как Президент Республики Калмыкия, как россиянин я до конца выполнял свой долг, я остался честен и перед народом, и перед Россией. [116] “Литературная Россия”, 29 декабря 1993 г.

Свидетельствую — это правда. Во всяком случае на 4 октября 1993 года это обстояло именно так.”

...Сквозь полудрему, как назойливое жужжание осы, был слышен какой-то непривычный для уха шум. Нарастающее в подсознании беспокойство боролось с потребностью сна. Беспокойство одолело — я окончательно проснулся. Встал — и опять этот монотонный, далекий шум. Быстро побрился, умылся, надел чистую рубашку, сменил черный костюм (у меня здесь целый гардероб). Подошел к окну. Окно выходит на набережную, далее — мэрия, со злочастного взятия которой я почувствовал огромную усталость. Рассвет еще не наступил, еще рано, 4 часа утра. Всматриваюсь в темные, но уже чуть светлеющие громады зданий — над ними, может быть, мне показалось, какие- то огненно-оранжевые блики — грозное предзнаменование...

Штурм ожидался почти ежедневно, уже с неделю. Было ясно, что президент- преступник зашел очень далеко: слишком много влиятельных людей вовлечено в грязную работу по подготовке и осуществлению путча, слишком крупные внутренние и международные силы приняли участие в заговоре, разработке планов по свержению конституционного строя, ликвидации сопротивления, в операциях прикрытия и провокациях. И эти силы не позволят просто так безвольному, но авантюристичному диктатору согласиться на отступление.

Эти мысли постоянно стучали в голове, они находили подтверждение по мере поступления информации от окружения кремлевского заговорщика и его верного Санчо Пансо — Черномырдина.

Тем не менее он оказался неожиданным — этот штурм. Видимо, так уж устроен человек, самое страшное, даже самое реальное его воображение отодвигается куда-то в сторону, разум не мирится с жестокой, коварной реальностью. Мне говорили, что уже третий день “ястребы” настаивают на силовом решении проблемы. Среди них были, как ни странно, Козырев и Филатов. Но наибольшее влияние оказывали Ерин и Барсуков. Барсуков потом почти отстранил от руководства операцией Ерина и Пономарева, требовал “расстреливать всех!”

Шум нарастал, вскоре я понял, что движутся танки... Было 6 часов 30 минут...

Сейчас даже не могу припомнить, с каким чувством воспринял я артиллерийскую атаку, грохот разрывающихcя снарядов. Возможно, долгое ожидание неумолимо надвигающегося события делает сознание невосприимчивым к нему, каким бы трагическим оно ни было. Возможно. Но одновременно было и другое подсознание, отвергающее этот жестокий артобстрел. Это второе подсознание отказывалось верить тому, что видели глаза, слышали уши, воспринимал ум. Происходящее все эти две недели, дополняемое адским грохотом разрывающихся артснарядов, вызывало один и тот же вопрос: как терпит страна эту бойню и насилие, как терпит мир этот режим, не менее фашистский, чем режим Гитлера, Муссолини, Пиночета. Но ведь даже они не расстреливали из танков сограждан в центре столицы.

Вскоре мне сообщили, что из танковых крупнокалиберных орудий бьют прямой наводкой по верхним этажам здания Верховного Совета Российской Федерации. Стреляют офицеры — “добровольцы”, танкисты Таманской гвардейской дивизии, прославленной в боях с гитлеровцами-фашистами на полях сражений Великой Отечественной войны.

В это время ко мне зашел Руцкой. Отнюдь не бледный и растерянный, как писали, но с впалыми щеками, с болью и тоской в глазах.

— Будут штурмовать, — сказал он. — Летчики отказались бомбить. Кобец подкупил офицеров-предателей. За каждый выстрел по “Белому дому” — 1 тысяча долларов, имена сохраняются в тайне, им обещаны квартиры в Москве. А ведь вы, Руслан Имранович, всегда доверяли и относились с уважением к Кобецу. Это — его работа.

— Я и сейчас не верю, — ответил я, — что это его работа. Подкупать есть кому и кроме Кобеца.

— Да нет, речь идет о достоверных фактах. Один из офицеров, которых уговаривали сесть в танк и открыть огонь по “Белому дому”, у вас в приемной. Хотите поговорить?

— Нет...

Руцкой уже расположился рядом с кабинетом Председателя Верховного Совета — в небольшой уютной гостиной, с окнами, выходящими во двор парламентского здания. Его кабинет был еще вчера обстрелян с крупнокалиберного пулемета и я предложил ему разместиться в этой гостиной. Там на столах Александр Владимирович развернул радиостанцию, с которой работал его брат, Михаил, подполковник, знакомый мне еще по подавлению путча в августе 1991 года.

Руцкой высказал надежду, что вертолетная часть, отказавшаяся бомбить “Белый дом”, может придти на помощь осажденным. Но что-либо конкретное в этом плане сообщить не мог. Обсудили ситуацию. Было ясно, что мы подошли к черте, за которой уже были немыслимы какие-либо разумные шаги со стороны Кремля...

... Самое сложное дело — объяснить, что Парламент не должен был готовиться к “неконституционным событиям”. Не должен был — иначе он сам был бы обвинен в измене. Попытки обвинить меня в том, что я якобы “не был готов” к таким событиям — невозможно все это слышать. Весь год прошел под непрерывные угрозы Президента совершить переворот. Я неустанно разъяснял людям реальность этих угроз, просил помощи, требовал соблюдения Конституции, уважения к законам. Что еще? “Создавать партизанские базы”? — как говорил Иван Шашвиашвили. Чушь. Мы не могли сами нарушать закон. Парламент не может стать заговорщиком. Помнится, такие же обвинения звучали и 19 августа 1991 года. “Революционное мышление” довлеет над рационализмом и понятием “закон”.

...Почему-то очень хотят, чтобы я был растерян. А я и не знаю, что это такое — растерянность. Наверное, когда меня убьют — будут судачить именно об этом. Откуда эта извращенная болезнь: лгать, свои измышления тут же сообщать на весь мир? Жалкие “провидцы”!