Евгений Додолев - Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль

Могутин долгое время был ревностным защитником лимоновского имиджа, в известной степени им же, Славой, сформированного, последовательно и с известной долей публицистической свирепости отстаивая свою точку зрения на объект опеки. Вдогонку «псовой» отмазки был опубликован «Страх — 2», который я тогда счел нужным слегка купировать, но в этой книге воспроизведу полностью:

«В одной из последних своих статей об экс-шефе Всероссийского бюро расследований (ВБР) теневого кабинета министров В. В. Жириновского Эдуарде Вениаминовиче Лимонове, «Страх. И кое-что еще» («НВ», № 19 (70), № 112 за 1993 год), я задавался уже вопросом: «Почему демократы не любят Лимонова?». И сам же на него отвечал: не любят, потому что боятся, боятся, потому что считают его фашистом, экстремистом, «человеком с ружьем», скорым на расправу.

Теперь тот же самый вопрос я переиначу в «Почему евреи не любят Лимонова?». Смысл ничуть не изменился, да и ответ будет тем же: не любят, потому что боятся, боятся, потому что считают фашистом, экстремистом, антисемитом. Попробуем жеив этом случае отбросить в сторону физиологию, эмоции, присущую советской ментальности косность и всяческие предубеждения и поразмыслить логически, без соплей, слюней и прочих выделений.

По поводу определения «фашист». На сегодняшний день это слово окончательно затерто и десакрализовано, сведено до уровня бытового лексикона. Не знаю, хорошо это или плохо, но сейчас в России фашистами именуют друг друга не только демократы патриотов и патриоты демократов, левые правых и правые виноватых, не только политики во время междоусобных перебранок, но и повздорившие супруги на кухне. Слово стало расхожим, потеряв свой первоначальный смысл. Я знаком с людьми, которые с гордостью именуют себя фашистами. Меня и самого неоднократно называли фашистом, вкладывая в это определение как положительный («голубоглазая бестия!»), так и отрицательный смысл («Да что вы с ним разговариваете! Он же бритоголовый!»). А вот Жириновский, при всей схожести карнавальных нарядов своих «соколов» с наци, при всей нарочитой стилизации своих речей и лозунгов, страшно обижается, когда его называют фашистом (или делает вид, что обижается), подает в суд и даже выигрывает при этом процессы. То же самое — с Дм. Васильевым, В. Анпиловым и другими всем известными персонажами, сколь бы разнящимися они ни были. В сознании «демократической обчественности» все они густо запачканы в неприятный, цвета «детской неожиданности», окрас. Лимонов — один из них, быть может, самый красный и самый коричневый, решивший, что «лучше грешным быть, чем грешным слыть». И он — единственный, кто, наплевав на тупые общественные стереотипы, перестал от этого открещиваться. Тем более что это все равно абсолютно бессмысленно в его случае. «Вот его истинное лицо!» — заверещали праведные демократы, восторженно потирая ручки, но — обожглись, поумерили пыл. Случай Лимонова — особый. Потому что, как написал один псевдолитературный «деятель», «собственно, Лимонову мы прощаем его фашизм, не верим, что он мракобес, — за прекрасную повесть о любви».

Вот это да! Ничего себе: ОНИ ПРОЩАЮТ ЕМУ EГO ФАШИЗМ?! ОНИ НЕ ВЕРЯТ, ЧТО ОН МРАКОБЕС?! И все это — за прекрасную повесть о любви? Если так, то времена круто меняются, и демократы уже не те, что прежде.

С фашизмом, кажется, разобрались. Экстремизм. Качество, характеризующее человека, который бросается из крайности в крайность и не в состоянии (или он этого просто не хочет, ему это противно) придерживаться добропорядочной «золотой середины». Но можно ли назвать Лимонова экстремистом? Да — если иметь в виду эстетический и политический экстремизм, который исповедовали Бакунин и Кропоткин, Константин Леонтьев и Юкио Мишима, Пьер Паоло Пазолини и Жан Жене — те, кого сам Лимонов избрал в число единомышленников (по любопытному стечению обстоятельств четверо последних персонажей этого яркого перечня были гомосексуалистами). Кажущийся экстремизм Лимонова ни в коем случае не удается свести к простому и довольно распространенному желанию «пописать против ветра» (как выразилась М. В. Розанова). И — уж если продолжать эксплуатацию этого термина — лимоновский экстремизм не имеет ничего общего с экстремизмом Жириновского, Васильева или Анпилова.

В общем, и тут Лимонов верен себе: «Хотите считать меня экстремистом, считайте», но уточняет при этом: «Мои эстетические взгляды и пристрастия не изменились за последние четверть века, лишь углубились и уточнились. Если же говорить о моих политических взглядах, то и они мало изменились, скажем, со времен написания «Эдички» («прекрасной повести о любви», за которую благородные еврейские демократы способны простить ему даже фашизм и «мракобесие»!). То есть консерватором (реакционером!) или традиционалистом я был всегда. Это общество московское (не хочу называть его российским) болеет, исповедуя на сегодняшний день радикализм, каковой во всем мире считается правым консерватизмом! Не нужно с больной головы на здоровую, а? Сегодня на фоне всеобщей демократической революционности, когда каждый экс-преподаватель марксизма стал фанатиком демократии, подобные взгляды консервативны. Но это они мечутся между полюсами, я стою тверд как скала. Я последователен!» («МН» — 1.11.1992).

И наконец, обвинения в антисемитизме, вытекающие из «фашизма» и подкрепленные «экстремизмом». Вот, оказывается, каков главный козырь еврейских демократов в борьбе против «лимоновского засилья»! Но не является ли и это плодом больного воображения, симптомом, дающим простор для психоанализа? Лимонов неоднократно подчеркивал, что никогда не был антисемитом. Впрочем, нет — был: когда ухаживал за Леночкой Щаповой, виновницей написания и героиней «Эдички», бывшей замужем за евреем. Антисемитизм был исчерпан, как только Леночка ушла к Эдичке. Достаточно ознакомиться с содержанием лимоновских книг, чтобы понять: его любовь к евреям никогда не знала границ. Вернее, к еврейкам. Тут — целая галерея портретов Эдичкиных возлюбленных, начиная с пышнотелой Анны Моисеевны Рубинштейн, бурный и продолжительный роман с которой подвиг его к написанию «Молодого негодяя», и заканчивая безымянными подругами, которым он спел настоящий гимн в «Дневнике неудачника»: «Ох, еврейские девочки, еврейские девочки. Энергичные и пышнотелые, мягко, по-восточному романтичные, они рано покидают родительский дом. Они отважно выходят в мир, вооруженные диафрагмами, противозачаточными таблетками и книжкой о диетическом питании. Восторженные, носатенькие, поблескивая коричневыми глазками, они первые во всяком движении, то ли это женское освобождение, или социализм, или терроризм. Они первые бегут покупать новую книгу поэта, и вы найдете их обмирающие глаза, если взглянете в зал во время выступления любой рок-группы или исполнения классической музыки. Они учатся балету и фотографии, они самостоятельны и упрямы. Часто действительно развратные и очень сексуальные, они умеют смирять себя ради долга и семьи. Среди них можно найти редкие и тонкие цветы необыкновенной красоты — такие становятся куртизанками и покровительствуют искусствам.