Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6429 ( № 36 2013)

Около десятилетия прошло после Крымской войны. В Париже и в Лондоне побаивались Россию и со страху создавали образ огромной варварской державы, которая нависла над утончённой цивилизацией. Орды Атиллы, пришедшие с Востока, – подходящая историческая аналогия, она и пошла в ход.

Но зажать Россию в Польше, как в Крыму, западные державы не могли. Просто с точки зрения военных расчётов это оказалось невозможным, да и австрийцы с немцами не желали появления на политической карте Европы суверенного польского государства. Поэтому либеральная общественность негодовала, но поделать ничего не могла. Кстати, польский мятеж помог России всерьёз сблизиться с Пруссией. Этот союз вскоре позволит Бисмарку поставить на колени Францию.

Впрочем, когда Польша загорелась, многим в России всерьёз казалось, что речь идёт о крушении империи. После падения Севастополя апокалипсические настроения среди патриотов не затухали. Вспоминали о падении Константинополя, о гибели православной империи. Вот-вот Запад, объединившись с внутренними врагами престола, добьёт, задавит больного медведя. Когда крамола вышла за пределы Польши и Литвы, многие – кто с ужасом, а кто и с надеждой – предполагали, что она охватит весь запад Российской империи, и распад неизбежен.

Помните ситуацию 1993 года? Россия выводит армию из Европы, отказывается от геополитических завоеваний 1945-го – и тут же получает агрессию генерала Дудаева. Аналогия станет яснее, если вспомнить, что в 1861-м Россия вступила в цикл смелых реформ, а экономика после Крымской войны и сокращения доходов от хлебного экспорта пребывала в отчаянном положении. Тут уж приходилось добывать победы зубами.

Польша бурлила уже несколько лет, но с января 1863-го на западных рубежах Российской империи началась настоящая война. Отряды повстанцев нападали на русские гарнизоны, терроризировали обширные территории в Польше, Литве и Белоруссии. Восстание получило оттенок межрелигиозной бойни: жертвами повстанцев стали православные, а вдохновителями – ксендзы. По отношению к православным повстанцы избрали политику устрашения – непокорных казнили.

Немногие в России сохранили хладнокровие и боевой дух – качества, позволившие нашей стране в XVIII веке превратиться в сверхдержаву. Одним из последних исполинов воинской державы был Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский, в прежние годы уже послуживший на западе империи. Тогда он проявил себя решительным православным миссионером, энергичным защитником русских.

Муравьёву шёл 67-й год – возраст по тем временам мемуарный. И вот император Александр II был вынужден призвать этого своенравного старика, к которому питал антипатию. Ведь Муравьёв методично критиковал реформы, а в глазах либеральной общественности считался не просто «старовером», но по меньшей мере цепным псом. Прозвище «вешатель» он сам себе придумал задолго до польской операции. Кто-то съязвил по адресу его родственника-декабриста, а Михаил Николаевич рубанул: «Я не из тех Муравьёвых, которых вешают, а из тех, которые вешают». Впрочем, этот афоризм приписывают и Н.Н. Муравьёву-Амурскому. Под впечатлением от виселиц 1863 года этот исторический анекдот припомнили. Муравьёв-вешатель, Муравьёв-палач – так называли усмирителя Польши салонные удальцы.

На личной аудиенции Александр II назначил Муравьёва виленским, гродненским и минским генерал-губернатором, командующим войсками Виленского военного округа. Ему предстояло столкнуться с главными силами повстанцев. Ответ Муравьёва напоминал речи героев Плутарха: «Я с удовольствием готов собою жертвовать для пользы и блага России». И это была не показная решительность, старику не нужно было притворяться.

Современные белорусские националисты Муравьёва ненавидят, а ведь он был защитником православного крестьянства. Ополяченную шляхту Муравьёв не жаловал, зато дал ход изучению белорусского языка, истории этого славянского края. Он потому и победил, что опирался на большинство.

Как только его не проклинали «прогрессивные люди», любая брань по адресу Муравьёва считалась позволительной. Однако хладнокровное изучения биографии генерала показывает, как далёк он был от образа карикатурного бульдога. В четырнадцать лет «палач» основал... Московское математическое общество, а в шестнадцать – поспешил защищать Отечество от нашествия двунадесяти языков. Шёл 1812 год. В день Бородина, на батарее Раевского, он стоял насмерть. Был ранен в ногу, с тех пор всю жизнь хромал. Получил первую награду – Владимира 4-й степени. Через несколько месяцев лечения он возвращается в армию. Подпоручик Муравьёв участвовал в Дрезденском сражении, но рана беспокоила его. Он опасался, что не сумеет стать исправным офицером, просился в отставку и всё-таки остался в строю.

Он пригодился системе Николая I, именно тогда сложился административный стиль Муравьёва – целеустремлённого и волевого управленца, несгибаемого охранителя державы.

Своя правда есть, разумеется, и у хулителей имперских инстинктов России, но, превращая эту правду в политкорректный абсолют, мы ставим себя в ложное положение. Нам навязывали трафаретный образ «вешателя». И никого не интересовало, что на совести польских повстанцев даже повешенных и замученных в три–четыре раза больше, чем у Муравьёва. Они казнили бессудно – просто хватали православных крестьян, не желавших помогать восстанию, и вешали. К тому же они начали эту бойню, а Муравьёв был вынужден строго наказать виновных. Да, у него при этом не дрогнула рука. Он отправил на казнь 128 человек – зачинщиков бойни. 10–12 тысяч преступников бросил в арестантские роты и на каторгу. А повстанцев насчитывалось около ста тысяч! Остальных отпустили по домам.

Сколько безвинных жертв было бы брошено на алтарь польского восстания, если бы русские генералы, самым последовательным из которых был Михаил Николаевич, не пресекли гражданскую войну? Но исторические репутации создаются по технологии подтасовки: «прогрессивным» прощается всё, а от консерваторов требуют мягкотелости. Грузный Муравьёв был политиком ловким, предприимчивым, энергичным. Он умел побеждать – и за это его ненавидели с особым жаром. Будь он беспринципным сонным вельможей – про него бы и не вспоминали. А он, к ужасу весёлых разрушителей, действовал осмотрительно, да ещё и самоотверженно. Жертвовал собой!

Убеждённый патриот великой России, он не считал имперскую идею обречённой, а позиции России – заведомо проигрышными. Бодрость XVIII века ему удалось сохранить в эпоху нигилизма, когда общество разделилось не на бойцов и обывателей, а на «новых людей» и ретроградов. То есть вместо битвы за великую державу русские люди настраивались на междоусобицу, забыв о сплочении. Это примета упадка, тут уж не до серьёзных побед. А Муравьёв показал, что можно идти против идеологической моды, против этой стихии, которая набирала ход, – и побеждать.