Роберт Арп - Философия Южного Парка: вы знаете, я сегодня кое-что понял

Кайл вслед за Декартом приходит к скептическому суждению, что всё в этом мире, даже наш личный жизненный опыт, может быть частью сновидения. Или, во всём, что мы знаем, есть демон-искуситель, имеющий божественную власть, и управляющим нашим разумом, чтобы внушить реальность ощущаемого мира и нас самих. Декарт же вслед за Кайлом приходит к выводу, что мир вполне может оказаться вымыслом и несуществующим сном. В этом случае — скептицизм просто всепоглощающ. Декарт чувствует, что тонет в водовороте сомнений и недоверия. Он чувствует, что больше не может функционировать в мире, всякую определённость в котором он утратил. В случае с Кайлом же дело обстоит не лучше: «Я не могу ничего поделать с этим, Стэн. После всего, что я прочитал, мне кажется, что я не существую! Иногда мне кажется, что время вокруг меня замедляется, и я растворяюсь в небытии».

Но, однако же, Декарт в конечном счёте избавляет себя от омута сомнений, придя к пониманию того, что есть одна вещь, в которой нельзя сомневаться: мы существуем, когда мы мыслим. Даже если есть демон-искуситель или Матрица, заставляющая меня верить в несуществующий мир, я не могу подвергать сомнению, что я существую, если я верю, думаю, мыслю. Чтобы усомниться в своей реальности, я должен мыслить, так как сомнения — вещь осмысленная. А раз я могу мыслить, я должен существовать, поскольку чтобы размышлять, нужно существовать. В итоге, мы получаем декартовское: «Мыслю, следовательно существую». И наше существование по Декарту является тем, что мы знаем несомненно и точно. Кайл заключает то же, что и Декарт: «Знаете, я кое-чему научился сегодня. Видите ли, в основе всех наших рассуждений лежат понятия разума. Когда мы думаем, внешние образы мы воспринимаем, как актёров, которые приходят и уходят со сцены. Но эта сцена, наше сознание, всегда с нами». Теперь, когда он подтвердил себе, что существует, если мыслит, Кайл может с полной уверенностью начинать жить правильно.

Подобно Сократу, Кайл стремиться начать жить правильно, придя к этому через познание «добродетелей», определяющих правильность поступков. И хотя он не касается идеи о том, что жизнь начинается с её создания (в том числе Божьего), Кайл путём непредубеждённого исследования мира приходит к вопросу о существовании Бога и к вопросу, что повлекла бы за собой потеря Бога. Кроме того, любознательная натура Кайла заставляет его размышлять над истинностью своих знаний, полученной им после того, как он тщательно изучил всё то, в чём сомневался. Вывод: Кайл — настоящий философ!

Критики Южного Парка — коих легион — горько жалуются на его всегдашние непристойности и сортирный юмор. И у них есть на то законные основания. Но если бы кто-либо захотел интеллектуально защитить вульгарность шоу, то ему можно было бы обратиться к Платону (427–347 до н. э.), чтобы найти связь между философией и непристойностью. В конце одного Симпозиума молодой Афинский дворянин по имени Альцибьядес предложил поразительный образ силы Сократа. Он сравнил речи философа со статуей сатира Силенуса, который внешне уродлив, но, когда открыт душой, демонстрирует прекрасное внутреннее содержание: «Если Вы слушаете лекции Сократа, Вы чувствуете сначала, что они весьма смешны; внешне они одеты абсурдными словами и фразами. В его речи встречаются жопы и другие слова из лексикона кузнецов, сапожников и дубильщиков, так что любой неопытный и безрассудный человек мог бы посмеяться или презреть их. Но когда Вы постигнете их — обнаружите, что это — единственные речи, у которых есть смысл».

Эти слова одинаково хорошо характеризуется контраст между вульгарной поверхностью и философской глубиной диалога. На Симпозиумах поднимались самые высокие и глубокие философские обсуждения, из когда-либо записанных. Однажды, в середине диалога, комический поэт Аристофан столкнулся с тяжелым случаем икоты, который помешал ему говорить, в свою очередь. Ведь, как правило, к концу диалога все философы, кроме

Сократа, обычно так напивались, что падали в обморок, в коллективном пьяном оцепенении. В диалоге о духовных и физических измерениях любви, Платон предположил, что хотя мы — философы и можем задвигать медоточивые речи, мы по-прежнему остаемся рабами своего тела и никогда не сможем полностью избавиться от телесных нужд. В том, как Симпозиум мечется вперед-назад между смешным и возвышенным, Платон увидел — что у философии есть общие черты с комедией — фарсом. И философия и непристойный юмор бросают вызов общественному мнению.

Я не уверен, что Платон сделал бы из Южного Парка, но его образ Силенуса соответствует нашему любимому мультику весьма четко. Южный Парк — в одно и то же время — самое вульгарное и самое философское шоу, когда-либо появлявшееся на телевидении. Его вульгарность — конечно первое, что видит каждый, учитывая навязчивую идею с пердежом, говном, блевотиной и любой другой выделительной способностью. Диалог Платона слишком легко может упереться в вульгарную и непристойную сущность Южного Парка, отбившегося от рук шоу, которое пыталось сделать Рождественскую икону из говорящей какашки, по имени мистер Хэнки. Но если Вы терпеливо смотрите Южный Парк и имеете представление о презумпции невиновности, оказывается, что искренние раздумья поднимают одну серьезную проблему за другой, от движения в защиту окружающей среды и прав животных, до эвтаназии и сексуальных домогательств. И, как мы увидим, шоу приближается ко всем этим проблемам в разрезе философского направления, известного как либертарианство, философия свободы. Я не знаю никакой телевизионной программы, которая так последовательно преследовала бы философскую повестку дня, неделя за неделей, сезон за сезоном. Бывает что, шоу становится весьма дидактическим, с эпизодами, часто достигающими наивысшей точки в символизме, предоставляя мнение, удивительно сбалансированное и продуманное.

Симпозиум Платона полезен для показа этой вульгарности и философской мысли, не обязательно противоположных. Прежде, чем отклонить Южный Парк, мы должны вспомнить, что некоторые из самых великих юмористов — Аристофан, Чосер, Рабле, Шекспир, Бен Джонсон, Вольтер, Джонатан Свифт — достигли глубин непристойности, как раз когда они достигли высот философской мысли. Та же самая интеллектуальная храбрость, которая ободряла их бросить вызов обычным правилам приличия, помогала им отвергать обычные идеи и прорываться через интеллектуальные границы их дня. Не утверждая, что Южный Парк имеет право занимать место рядом с такими выдающимися предшественниками, я скажу, что данное шоу происходит от давних традиций комедии, что существуют с тех пор, как древние Афиняне объединили непристойность с философией. В игре Аристофана «Облака» — почти столько же шуток про пердеж, сколько их в типичном эпизоде Южного Парка про Терренса и Филиппа. На самом деле, в самом раннем драматическом произведении Сократа, которое дошло до нас, он отпускает пер-дильные шуточки, пытаясь объяснить немому афинянину по имени Стрепсиад, что гром — просто естественное явление, а не работа великого бога Зевса: «Сначала подумайте о крошечном пуке, которое издает Ваш кишечник. Потом рассмотрите небеса: их бесконечные газы — гром, ведь гром и пердеж являются, в принципе, одним и тем же». Даже Картман, пожалуй, не сказал бы лучше.