Петр Авен - Революция Гайдара

Ан. К.:В Верховном Совете с апреля 1992 года уже начались разговоры о том, что нужно действовать силой и не только в Таджикистане (помните, Руцкой и компания). Мы весь 1992 год были на грани югославского сценария, применения силы против республик, а по сути войны в бывшем Советском Союзе. Я летал в разные точки, чтобы сказать: «Да, я против начала войны по милошевичскому сценарию» — то есть против того, чтобы Россия пробовала военным путем установить контроль, не знаю, над Крымом…

А. К.:Было такое желание?

Ан. К.:Да, вот только сейчас мэр ушел Москвы, который любил крымскую тему.

А. К.:Это болтовня все.

Ан. К.:Это опаснейшая болтовня. Руцкой, который был афганским героем, являлся, между прочим, вице-президентом.

А. К.:И что он говорил?

Ан. К.:Ту же Грузию, например, он собирался бомбить. Могу рассказать такой яркий эпизод. Пока я торчал в Таджикистане, на какой-то площади в каком-то селении случайно услышал радио (у меня не было ни связи, ничего) типа «Маяк», где говорят, что Руцкой находится в Приднестровье, и включают кусок из выступления Руцкого. Выступление такое. Он обращается к огромной, судя по описанию, толпе народа, там же находится офицерский состав лебедевской 14-й армии, и говорит по сути, что дурацкая была идея разваливать Советский Союз, надо его восстанавливать. Это значит — идите, военные, в Кишинев и наводите там порядок. Это ровно то, что делал Милошевич: «Какие тут суверенитеты, есть великая Сербия, есть великая Югославия, мы ее сейчас танками восстановим — и вперед».

Я очень внимательно следил за югославской ситуацией, это был кошмар, который меня преследовал. Я понимал, что мы каждый день можем туда вступить, причем это происходит незаметно, вот начинается в одном месте — и все. Югославская народная армия была переподчинена Белграду, а подразделения этой армии находились в республиках, так что не надо было никакой интервенции, они там находились. Вопрос был такой: «Вмешаются они в это дело или нет? А если вмешаются, то на чьей стороне?» Как только они вмешаются, дальше сразу включаются бандиты со всех сторон, и начинается все то, что и произошло в Югославии. Это страшнейшее кровопролитие. В наших условиях — это ядерная война. Тактическое ядерное оружие было везде, вернее, никто не мог точно сказать, где оно есть, а где его нет. Югославия была бы детским садом по сравнению с тем, что могло быть у нас.

Итак, Руцкой выступает с такой речью. Я звоню с телефона-автомата через межгород Ельцину в Москву и говорю: «Вот такая ситуация» — «Ну и что?» Я говорю: «Как — ну и что? Это война!» Притом в это время Верховный Совет обсуждает вопрос о том, что нужно забрать Крым. Конечно, Украина это воспримет как первый шаг к нашему походу туда. Чисто югославский сценарий. Начинается с какого-то района и дальше везде. Ельцин это все послушал и говорит: «Да, действительно. Что вы предлагаете?» — «Отозвать Руцкого». — «Как я его отзову? Я, собственно, его туда не направлял». Неправда, направлял, я потом узнал, но устно, он ему дал согласие. Руцкой его где-то подловил, буквально в коридоре, и сказал: «Борис Николаевич, я поеду туда наводить порядок». Ну, Б. Н. сказал: «Поезжай». Он хотел, чтобы Руцкой отвалил вообще хоть куда-нибудь, и, конечно, никакая политическая позиция не обговаривалась, ничего. Я с Ельциным обговорил основные элементы, что армия должна сохранять нейтралитет, максимум, что армия может сделать и что хотелось бы, чтобы она сделала, — это сыграть миротворческую роль, то есть встать посередине между конфликтующими сторонами, как в Таджикистане, и принять беженцев, например. Ни в коем случае никаких походов на Кишинев или еще куда-то. Я беру Ту-134 и лечу с остановками, с дозаправками и т. д., бросив все в Таджикистане, ничего не закончив, лечу в этот самый, как его…

Ан. К.:В Кишинев, потому что в Тирасполе даже сесть было трудно, там тоже шли боевые действия или черт знает чего. Значит, прилетел я в Кишинев, переговорил с президентом Мирчей Снегуром и сказал ему: «Мы тебя не будем, конечно, завоевывать, я сейчас все это дело остановлю, но вы тоже остановите своих бандитов. Ты, наверно, толком тоже ничего не контролируешь, но, в общем, отводите войска, иначе я ничего не гарантирую», — говорю ему. Ну, он куда-то побежал, стал этим заниматься. Не то что он от политических своих взглядов отошел, но во всяком случае полицию, которая там действовала, они отвели. Теперь я рванул на вертолете, или не помню на чем, в Тирасполь.

Меня там, естественно, уже встречают. Руцкой буквально за несколько часов до этого уехал оттуда. Собирают митинг, примерно такой, на котором выступал Руцкой. На митинге, думаю, тысячи три народу, в основном бабы в возрасте от 25 до 55, и там такая демагогия крутая: «Руцкой — молодец, а это кто приехал?» Потому что он в своей речи поливал правительство, мальчиков в розовых штанишках, включая, естественно, Гайдара и вас всех, и министра иностранных дел, который вообще неизвестно что там продал американцам. Моя охрана, которых человек пять или шесть всего-навсего, говорит: «Андрей Владимирович, надо отваливать, мы вас не в состоянии защитить от этой толпы. Даже если стрелять начнем, это бесполезно, потому что они задавят просто».

Выхожу я из вертолета к этой публике с красными флагами — агрессивной, заведенной, наверное, сильно на газах. И что — обратно лететь? Я говорю своим ребятам: «Можете вообще со мной не ходить: естественно, не можете ничем помочь, и мне жалко, если вас побьют или убьют». Иду прямо в толпу: «Ну, давайте, где у вас тут трибуна? Дайте сказать». Выхожу на трибуну, где какая-то тетка громит предателей в Москве. Что я буду сейчас про югославский сценарий объяснять? Ну, я им просто сказал: «Знаете, женщины, тут женщины большинство (хотя были и военные наши в этой толпе, они как бы слились с народом), вот поднимите руку, кто готов своих детей отправить на войну, на гражданскую?» И это каким-то образом подействовало. Не знаю, кто мне подсказал, как я это ляпнул. И они как-то раз — и растерялись. Они не ожидали такой постановки вопроса. Тут, к счастью, выскочила какая-то другая тетка, которая вдруг сказала: «А что, он правильно говорит. Вот вы, бабы, подумайте, о чем мы тут орем? Мы что, хотим войны?» И как-то попритихло.

Вот настроение народа в зоне конфликта. С одной стороны, он агрессивный, а с другой — он слушает, с ним можно разговаривать. Через три часа военные собрали офицерское собрание. Лебедь 127был в Москве, интриговал против Паши Грачева. Может, мне повезло, может, нет, но, наверное, если б Лебедь был, не было бы такого бардака. Армия была неуправляема в тот момент. Я вхожу, и они так наполовину лениво встают, хотя командующий, который был замом Лебедя, командует: «Встать, приветствовать». Они встают непонятно, то ли ко мне, то ли к нему больше, то есть дисциплина уже почти потеряна. Начинается у нас с ними тоже митинг — на несколько часов. Эти военные профессионалы, полковники, майоры, генералы даже — это и представители народа, в какой-то степени, и армия. Вопросы агрессивные. Потом я начал рассказывать про Югославию, люди были в состоянии слушать, им надо было объяснять, с ними надо было разговаривать. Они слушали Руцкого и поддерживали, уже готовились в поход. Они послушали меня, они отменили все эти решения, и с этого момента началась миротворческая миссия 14-й армии. Офицерское собрание решило: не участвовать в конфликте, не становиться на сторону демагогов от русскоязычного населения, хотя офицеры были исключительно русскими. Это для них было колоссальным решением: там действительно были погибшие, там действительно были с другой стороны и бандиты, и зверства, поэтому этнический момент был сильный, но они все поняли, они взяли себя в руки и приняли резолюцию: в конфликт не вступать, гражданское население защитить, миротворческую миссию выполнять.