Лев Вершинин - Россия, которую мы догоняем

ЛЕХИ, однако, это все-таки всего лишь ЛЕХИ. Продукт двойного распада. Они и в лучшие годы были маргиналами, и популярность их была серьезной лишь по сравнению со временами Яира, когда их не любил никто. Совсем иное дело — «Иргун». Тоже радикалы, но респектабельные, с отсветом харизмы Жаботинского. Сам Владимир Евгеньевич к тому времени уже ушел из жизни, но завещание его организация исполняла честно: «ревизионисты» объявили перемирие, отложив «решительную битву» с англичанами до победы над Гитлером. Более того, активно помогали британцам за пределами Палестины (преемник Лидера, Давид Разиэль, погиб, проводя по заданию англичан боевую операцию в Ираке). Однако затем к рулю пришел молодой и энергичный Менахем Бегин, прибывший в Палестину в составе армии Андерса, — и новая метла была жестче некуда.

По всем отзывам, милый, интеллигентный человек, полная противоположность не шибко грамотному «кровавому карлику» (Шамир на такое даже не обижался, ибо и то, и другое было правдой), но в плане фанатизма совершенно ему не уступавший, а то и превосходивший. Жаботинского, любимого учителя, энергичного парня отметившего и выдвинувшего, он обожал, но даже его иногда пугал своим радикализмом, чуть ли не обвиняя в «соглашательстве», — и теперь, став главой «ревизионистов», сразу определил новую стратегию организации. Война с гитлеровцами по-прежнему оставалась приоритетом, всем членам «Иргун», находящимся вне Палестины, рекомендовалось помогать союзникам всеми силами, — короче, никакой «штерновщины», — однако наряду с этим на территории Палестины Бегин провозгласил «восстание» против еще одного врага — «преступной нацистской британской оккупационной армии». Англичан он вообще, судя по всему, не любил вдвойне: во-первых, за ограничения въезда евреев в Святую Землю, а во-вторых, за «предательство», совершенное в 1939-м в отношении Польши. К Польше он вообще относился трепетно, однажды даже выразившись в том смысле, что «не родись я евреем, я хотел бы родиться поляком или не рождаться вовсе». Что до комплексов по поводу методов борьбы, ими новый глава «Иргун» не страдал в принципе, напротив, гордился ими — много позже, в одном из интервью, когда его сравнили с Арафатом (когда лидера ООП еще считали террористом), он, уже премьер-министр, парировал: «Чушь! Это я террорист, а он — бандит!».

Авторитет в ишуве у него был высок даже заочно, а теперь и подавно — в отличие от местечкового плебея Шамира сотоварищи, личность (эстет, лингвист, джентльмен) была яркая, привлекательная, умевшая блеснуть, так что «Иргун» быстро пополнялся новыми кадрами, а операции его, хотя много менее кровавые, нежели действия ЛЕХИ, выглядели куда солиднее. Вместо индивидуального отстрела хлопцы Бегина били по узловым точкам, тоже щадя арабов, но крайне досаждая британцам. После атаки на радиостанцию в Рамалле, уничтожения стратегически важного нефтепровода и разгрома нескольких полицейских участков власти даже назначили за его голову награду в 10 тысяч фунтов, — честь, которой ранее не удостаивался даже Штерн, не говоря о Шамире и прочих «кинжальщиках». И чем больше известий о судьбе евреев Европы доходило до Святой земли, тем более жестко действовал «Иргун», обвиняя англичан в пособничестве нацистам, «окончательно решавшим» еврейский вопрос.

Последовательность, бесстрашие и жесткий упор (тут Бегин жестко продолжал линию покойного Лидера) на «демократические либеральные национальные ценности» привлекали многих. На сторону «ревизионистов» начала склоняться даже немалая часть левых, опоры Еврейского Агентства. Наследник Жаботинского становился центром политического притяжения, еще чуть-чуть, и в рамках общины могли пойти разговоры о хотя бы частичном, но все же перераспределении властных полномочий, и это очень беспокоило руководство ишува, никого, кроме себя, у власти в будущем государстве не видевшее, и никаким иным, кроме социалистического, это государство не представлявшее. Несколько раз с главой «Иргуна» пытались поговорить, что называется, «полюдски», предлагая оставить в покое англичан и заключить союз, а взамен обещая разные вкусности, — но тщетно: в отличие от профессиональных политиков, Бегин был абсолютно неподкупен. Отвечая же на упреки типа «как можно бить в спину англичанам, сражающимся с Гитлером?», он пояснял, что в рядах союзников воюет достаточно «иргуновцев», а кроме того, союзники так и так победят, главная же задача евреев — по возможности, не убивая, доказать, что они реальная сила, шутить с которой не стоит.

Безусловно, «Иргун», как ни крути, был мощнее, авторитетнее, популярнее ЛЕХИ, с которыми поддерживал контакты, иногда даже совместно действуя, а в смысле активности никак им не уступал. Его операции следовали одна за другой, его удары наносили серьезный ущерб, а его ряды, несмотря на аресты, суды, тяжелейшие приговоры и пытки (раньше англичане в отношении евреев их не практиковали), не редели, а совсем наоборот. И тем не менее, самую громкую акцию этого периода учинили все-таки парни Шамира. 6 ноября 1944 года в Каире двумя молоденькими боевиками, Эли Хакимом и Эли Бейт-Цури, был застрелен Уолтер Гиннес, лорд Мойн, министр по делам Ближнего Востока, а до того министр колоний. При этом убийцы, имея полную возможность бежать с боем, предпочли попасть в плен, но не стрелять в полицейских, которые «ни в чем не виноваты», получили вполне заслуженный смертный приговор и пошли на эшафот, своим поведением на суде заслужив удивленный восторг даже египетской прессы. В принципе, убийство было предсказуемо: лорд Мойн по праву слыл одним из самых последовательных противников сионизма и всячески (а возможностей у него было много) противился реализации Декларации Бальфура, будучи твердо убежден в том, что, как пояснял он в Палате Лордов, «эти евреи — не потомки древних евреев и не имеют прав на Святую землю, принадлежащую только арабам». Вместе с тем, признавая, что евреям «национальный дом» все-таки нужен, а в Европе им делать нечего, он предлагал обустроить этот самый дом где-нибудь в Африке, хотя бы даже и на Мадагаскаре.

Арабы его, естественно, обожали, а лидеры ишува, тоже естественно, объявили «безжалостным врагом независимости евреев». И тем не менее, акция была чересчур уж броская. Одно дело — рядовой томми, тем более, даже не убитый (и люди Шамира, и люди Бегина, когда речь шла о «простых парнях», старались стрелять по ногам), и совсем иное — обнуление одного из столпов британского истеблишмента. Еврейский Комитет был в полном шоке, и не только он. Вейцман заявил, что «известие об этом преступлении потрясло меня больше, что весть о гибели сына» (пилота британских ВВС), — но это понятно, его и в своем кругу считали английской марионеткой. Бен-Гурион призвал все еврейское население Палестины «с корнем вырвать из своей среды членов этой разрушительной банды, не давать им убежища, не поддаваться на их угрозы и оказывать властям помощь для уничтожения этой банды». Но и это ясно: до исхода войны он твердо ориентировался на англичан, считая, что только они смогут «сделать» государство. Однако случившееся поразило даже Бегина — «Иргун» официально осудил «каирскую трагедию, которой не должно было быть». Но было уже поздно: своими действиями ЛЕХИ дали Еврейскому Комитету повод нанести удар по слишком усилившимся «ревизионистам», среди которых главной целью был отнюдь не Шамир. От имени ишува на «отщепенцев» была объявлена тотальная охота — знаменитая операция «Сезон».