Иван Миронов - Родина имени Путина

Только представьте! Центр Питера: Шаляпин, восхищая почтенную публику, блистает в Мариинке, у «Зимнего» матросы массово насилуют и расстреливают женщин, а по соседству фестивалят русские офицеры. И это все назвали «Великой Октябрьской революцией»!

Что же офицеры?! Проспались и восстали? Нет, они молча соглядали со стороны, решив присягать победителю. «...Разгуливая с Одинцовым, мы подошли и случайно остановились около группы из Генерального штаба, услышали восторги по адресу Смольного:

— Они без нас, конечно, не могут обойтись!

— Нет, там видно головы, что знают вещам цену.

— Да, это не Керенского отношение к делу!.. — глубокомысленно подхватил другой.

— Ха-ха-ха. Этот сейчас мечется, как белка в колесе. От одного антраша переходит к другому — перед казаками, которых также лишат невинности, как и ударниц», — грубо сострил третий».

Возможность большевистского переворота была выткана из череды событий, основными из которых являются февральский заговор, корниловский мятеж и предстоящая отправка петроградского гарнизона на фронта Первой мировой. К этому историки спорно и бесспорно добавляют еще сотню факторов. Троцкий — один из немногих, кто остается убедительным и актуальным, поскольку в первую очередь обращается к психологизму революции, прописывая четкие формулы восстания.

О роли того, что в наше время называется системной оппозицией, Троцкий писал: «В течение десятилетий оппозиционная критика является лишь предохранительным клапаном для массового недовольства и условием устойчивости общественного строя».

А вот очень явная параллель с нашим либеральным средним классом: «В страхе буржуазии перед революцией и в бессилии буржуазии без революции монархия почерпала в течение 1916 года подобие общественной опоры. но под ненадежным покровом спокойствия, патриотизма, отчасти даже монархизма в массах накоплялись настроения для нового взрыва».

Революция — это реализация конституционного права на непосредственное народовластие и насильственное вторжение массы в управление собственными судьбами: «Когда старый порядок становится дальше невыносимым для масс, они ломают перегородки, отделяющие их от политической арены, опрокидывают своих традиционных представителей и создают своим вмешательством исходную позицию для нового режима».

Революция, прежде чем выходит на улицу, уже сидит в нервах, а государственные репрессии, по мысли Троцкого, являются лишь детонатором силового протеста: «Массы как бы только ждали угрозы хлыстом, чтобы показать, какие источники энергии и самоотвержения скрываются в их глубинах».

В свое время Герцен обвинял Бакунина в том, что тот во всех своих революционных затеях неизменно принимал второй месяц беременности за девятый. Сам Герцен склонен был отрицать беременность даже на девятом месяце. Способность почувствовать и предвидеть нарастание революции является залогом победы: «Надо своевременно уловить нарастающее восстание, чтобы дополнить его заговором».

В мемуарах и дневниках, в записках исторических деятелей с двух сторон революционных баррикад перед нами предстает картина, очень напоминающая зеркало: все — как в теперешней России. Средний класс поражал «низменным безучастием, недоразвившимся до сознательного цинизма»; усмирители одряхлели, усмиряемые возмужали; а власть шла к пропасти «с короной надвинутой на глаза».

Революция — это прежде всего протест, а потом уже требование: «В революцию массы входят не с готовым планом общественного переустройства, а с острым чувством недовольства терпеть старое».

Троцкий указывал: «Эти неисчислимые толпы еще не определили для себя достаточно ясно, чего они хотят, но зато они пропитаны жгучей ненавистью к тому, чего больше не хотят». Однако он также предупреждал, что политическое бездействие, по трусости или соглашательству, чревато потерей стратегической инициативы: «Если пролетарская партия недостаточно решительна, чтобы своевременно превратить ожидания и надежды народных масс в революционное действие, прилив быстро сменяется отливом: промежуточные слои отвращают свои взоры от революции и ищут спасителя в противоположном лагере».

С нарастанием протестных настроений резко меняется психология общества, которое радикализуется и сплачивается перед общим врагом в лице правящего режима:

«Динамика революционных событий непосредственно определяется быстрыми, напряженными и страстными изменениями психологии классов, сложившихся до революции».

Причем собственно сам широкий революционный протест население воспринимало как некое праздничное действо, страстное и коллективное. Так российский промышленникВ. Ауэрбах вспоминал: «Низами революция понималась как что-то вроде масленицы».

Преодоленный страх и единство цели превращает толпу в народ, непобедимый и непреклонный: «Сражаться с этой плотно облепившей, уже ничего не боящейся, неисчерпаемой, всепроникающей массой можно было так же смело, как и фехтовать в тесте».

Волна стихийного недовольства становится самым жестким политическим фактором, она уже не подчиняется лидерам, если лидеры не подчиняются ей: «Масса уже не терпела в своей среде колеблющихся, сомневающихся, нейтральных. Она стремилась всех захватить, привлечь, убедить, завоевать».

Однако роль революционной организации не должна умаляться: «Без руководящей организации энергия масс рассеивается, как пар, не заключенный в цилиндр с поршнем. Но движет все же не цилиндр и не поршень, движет пар».

Еще весной 1917_го бывшие «непонятными» и «страшными» населению большевики уже осенью, по утверждению их лидеров, стали народными глашатаями: «Нас обвиняют в том, что мы создаем настроение масс; это неправда, мы только пытаемся его формулировать».

Троцкий доказывает, что революционная пропаганда должна быть всего лишь эхом народных чаяний: «Искусство революционного руководства в наиболее критические моменты на девять десятых состоит в том, чтобы уметь подслушать массу».

А дальше слово предоставляется армии, и «либо пулемет сметет восстание, либо восстание овладеет пулеметом». Кстати, большевикам не удалось перетянуть на свою сторону вооруженные силы республики, как это получилось у февральских заговорщиков, но им достаточно оказалось безмолвия и саботажа в частях. Занимательная иллюстрация: накануне захвата «Зимнего» одно военное училище убедили в том, что Ленин и его компания уже арестованы и что юнкеров можно отпускать в городской отпуск. И таких примеров было множество.

Причем позиция армии в октябре 1917_го сводилась не к поддержке большевиков, а к нежеланию защищать Временное правительство. Служить и умирать — вещи разные. Служат за жалованье, а умирают за идеалы: «Природа, которая не догадалась большую часть человечества вооружить горбами, как на грех снабдила солдат нервной системой. Революции служат для того, чтобы время от времени напоминать об этом двойном упущении».