Михаил Хейфец - Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы

Монашеские («с лучшими намерениями»!) «поправки» дали, однако, острым на язык и хватку скептикам 19 века возможность утверждать, что любые, кроме евангельских, упоминания об Иисусе в исторических документах суть «интерполяции». Скептическое предположение почиталось первой, хотя необходимой стадией дальнейших филологических штудий. Когда же для анализа оставались лишь евангельские рассказы о событиях I-го века н. э., в их текст запускали тонкие инструменты изощренного логического анализа, и клинками сверкающих, многоглаголивых, но по сути-то бесплодных умов вскрывались всякие противоречия, евангельские антиномии, «невозможности»… И дерзкие авторы делали публичные заявления о фальшивости «священных» текстов, и — что скрывать? — намеченная и модная в нашу эпоху, скептическую и изверившуюся в добре, цель, она достигалась. («В Евангелиях тексты сфальсифицированы корыстными монахами для обмана народов в их эксплуататорских целях»…)

…Когда бывшие советские люди попадают на землю, по которой две тысячи лет назад ходил рабби Йешуа из Нацерета, известный под греческим именем «Иисуса Христа из Назарета», в тот город, где этого рабби (Учителя) судили и казнили, то мои земляки начинают некое новое существование — в принципиально новом для себя бытии. Нас вбрасывают в поток сплетенных легенд… Все, кроме старинной земли, — смотрится лепестками невероятных сказаний, все окутано романтично неясным флером и чудится… ну, скажем, «облаками», как выразился бы Лев Николаевич Толстой. Город, в котором живешь и гуляешь, — на деле это не подлинный, старинный Иерусалим, о котором молились веками мои еврейские предки (в настоящем, в историческом Иерусалиме живут сегодня не евреи, а арабы). Сегодняшний еврейский Иерусалим юн, возник менее полутора веков назад, фактически даже Санкт-Петербург рядом с ним — старец… Или вот могила на Голгофе, куда христиане-туристы благоговейно приходят приложиться. Со временем, если захочется, им могут показать еще Голгофу, и кто-то подскажет: а настоящая-то тут… Вот Храм Вознесения Господня на Масличной горе, откуда Йешуа вроде вознесся в небо, — а неподалеку Стопа Господня, про которую говорят, что на самом деле она и есть подлинное место того Вознесения… Вот камера тюрьмы, где сидел Иисус, но захотите — вам покажут и еще одну, и тоже подлинную камеру (внутри Храма Гроба Господня). Что рассуждать о столь далекой древности, когда современная-то история этой страны, города, народа — все чистая легенда, никто не знает, что в ней правда, что присочинено — а ведь связана новейшая история с событиями минувших пятидесяти лет, и многие свидетели пока что живы… Мы, повторяю, пребываем в разреженном и крутящемся вокруг сплошном воздухе легенд и сказаний. Во что вы согласитесь здесь верить, то и станет для вас истиной, чему откажете в достоверности, ну, значит, его и не было вовсе.

Историку благодатно жить в такой земле: в тумане вер (и сопутствующих суеверий) всегда найдется место для профессионального поиска. Вычленяешь островки реалий, из которых легенды выросли, обнаруживаешь зародыши истин поразительной красоты, порождающие удивительные художественные последствия. Какое это увлекательное место для любителя умственных игр, для искателя истины в катакомбах вечных загадок — город Иерусалим..

Я, например, лишь на склоне лет уверился, что под моим давним, юношеским умствованием об историчности Евангелий лежат факты, основанные на филологическом фундаменте. Убеждал меня, в частности, накопленный за жизнь опыт профессионала-литератора — человека, успевшего все-таки познать, что именно профессиональные сочинители способны сочинять, а что — все-таки сделать не в наших силах. Например, в Евангелии от Марка я открыл поразивший меня эпизод: «Он сказал ученикам: посидите здесь, пока я помолюсь. И взял с собой Петра, Иакова и Иоанна. И начал ужасаться и тосковать. И сказал им: „Душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте“… Возвращается и находит их спящими и говорит Петру: „Симон, ты спишь? Не мог бодрствовать один час?“» (14, 33–37) Никакой сочинитель, по-моему, не мог бы придумать задним числом, через двадцать-тридцать лет, что в беседах между собой апостолы называли друг друга не общепринятыми в миру (в церковной литературе тоже) именами, но другими, еврейскими, данными им их родителями при рождении… Для христианских авторов апостол Петр, конечно, всегда останется Петром. Но… но поскольку последняя фраза Учителя перед арестом была втесана в память учеников, втесана так, как Он ее произнес, ничего не изменили… Эпизод в этом повествовании свидетельствует — для меня, во всяком случае — о подлинности исторического сюжета.

К слову, вот второе аналогичное наблюдение: в Евангелии от Луки Иисус назвал апостола Петра опять же Симоном, предвещая великую судьбу отца церкви: «Симон! Симон! Се сатана просил, чтоб сеять вас, как пшеницу. Но я молился о тебе, чтоб не оскудела вера твоя» (22,31–32). И… И всего лишь через один (!) стих, совсем рядом, тот же Учитель в ином контексте называет ученика — Петром: «Говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня» (22, 34–35) Может быть, форма обращения зависела от контекста сказанного?

Почему в этом эссе Евангелия числятся еврейскими сказаниями об Иисусе?

Не надо специально оговаривать: тексты этих книг проникнуты сильными и неопровергаемыми юдофобскими мотивами. В конце концов, в Евангелиях церковь почти два тысячелетия и черпала обоснование своей неутомимой и жестокой, иногда безумной юдофобии. Именно в этих текстах. Логично ли предполагать, что подобные сочиненияи могли выйти из-под пера евреев-сочинителей?

Скажу более: я разделяю мнение Жаботинского, что принадлежность любого сочинения к той или иной национальной литературе определяется вовсе не национальностью сочинителя (например, Кантемир не был молдаванским, Фонвизин немецким, Мандельштам еврейским автором, все это — русские писатели), и не языком, на котором автор пишет (сам Жаботинский обычно писал по-русски, но был, конечно же, еврейским, а не русским прозаиком и публицистом). Аудитория, к которой автор мысленно обращается над своей исписанной бумагой, — вот единственное, что должно решить вопрос о национальности того или иного литературного произведения, литературной школы. И значит, для доказательства выдвинутой гипотезы мне потребуется далее доказать вам не только то, что авторы Евангелий — сами евреи (факт по сути второстепеный, да и сама теоремка сравнительно простая, не требующая никакого труда). Нужно решить куда более сложную проблему: доказать, что эти евреи писали Евангелия, прежде всего, для земляков, пржде всего, для евреев…