Михаил Хейфец - Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы

Кстати — Пилат в тот раз не сдался. И на него действительно пожаловались, и Тиберий резко порицал его «за необдуманное новшество». Так что как логика поступка политика (а отнюдь не самодержца) в его поведении все же прослеживается.

Что у Пилата были очевидные мотивы избегать провоцирования мятежа в подведомственной ему провинции, особенно учитывая хитрое и ловкое поведение конкурирующей, еврейской администрации, видно из того эпизода, которым карьера его внезапно завершилась. По писанию Флавия, римская конница внезапно окружила процессию самаритян, поднимавшихся на святую для них гору Гаризим для молитвы. Отряд пехотинцев напал на молящихся с мечами — и многие погибли. Остальных взяли в рабы. Пленники из знатных семей были казнены. Совет самаритян пожаловался верховному прокуратору Сирии, уверяя в своей верности Риму и обвиняя прокуратора Иудеи в несправедливости и массовом убийстве ни в чем неповинных перед императором людей. Сирийский босс приказал Пилату отбыть в Рим для отчета в своих действиях, там он попал в опалу и, по неподтвержденным намекам, умер все-таки не своей смертью…

Возвращаясь к нашему сюжету, отметим вот какое важное обстоятельство: за два года до появления Йешуа в Иерусалиме, в далеком Риме произошло важное для Пилата событие. Его покровитель Сеян, ретивый преследователь евреев, был обвинен в заговоре против императора и казнен. Таким образом, в расчеты опытного администратора (он пробыл на своем посту уже 8 лет) никак не могло входить поощрение в какой бы то ни было форме мятежа в Иудее. Он весьма обеспокоился, когда получил известия о безграничном влиянии Йешуа на народ… И если Синедрион, наверно, ненавидимый им, но и уважаемый за политическую ловкость и маневренность, предложил совместную акцию по обезвреживанию источника мятежа, причем без лишнего шума — это могло теоретически устроить могущественного прокуратора.

И потому на одну ночь, «для предварительно следствия», он мог отдать Йешуа на волю евреям. Если сами его казнят — тем лучше для прокуратора: угроза мятежа ликвидируется собственными еврейскими руками. Если нет… Что ж, по крайней мере, еврейские интриганы будут повязаны в это дело и в любом случае не навредят ему, Пилату, в политических хитросплетениях при римском дворе.

По версии Х. Коэна, задача, задуманная старейшинами Синедриона в ту ночь, заключалась в спасении Йешуа от смертного приговора, неизбежно грозящего от такого судьи, как Пилат. Только такой задачей, повторяю, и могли быть преодолены те юридические несообразности, тот процессуальный абсурд, который историки много десятилетий фиксируют в «ночном засдании».

Что мог обещать Синедрион Пилату в обмен на предоставление этой «следственной ночи»?

Ответ очевиден. Особенно для бывшего советского человека.

Что у нас считалось самым желательным, самым важным в исходе любого политического процесса?

Отречение от своих убеждений и раскаяние в преступной деятельности.

(Малое лирическое отступление: в зэковской столовой ЖХ 385–19 в Мордовии висел памятный плакат: какой-то тип с унылой рожей выставлял в сторону обедающих кривой указательный палец, а рядом — написан текст: «Все ли ты сделал, чтоб пересмотреть свои убеждения?» Я видел это своими глазами, я за этим столом обедал.)

Несомненно, это казалось самым важным Пилату. Исследователь Эд. Мейер однажды заметил: «Если даже еврейские правители не могли справиться с евреями, и каждая их акция вызывала резкую общественную критику, а то и фанатическое сопротивление, то обыкновенного римского администратора они могли повергнуть в полное отчаяние, и если прибавить к этому постоянные нападения разбойников под религиозно-политическим предлогом, то легко понять, что прокураторы порой неистовствовали и били вслепую» (57). А тут ему могли пообещать раскаяние и отречение еврейского пророка. Всего за цену одной-то следственной ночи в доме первосвященника…

И — в этом я согласен с Коэном — Синедрион мог рассчитывать на многие достижения в сложной политической игре.

Он мог доказать этому дикарю Пилату, что они, умные евреи, без крови и мятежей, без особых скандалов, умело управляют «жестоковыйными» соплеменниками, если только кровожадные язычники не будут мешать.

Нейтрализуя опаснейшего идейно-политического конкурента, используя подвернувшуюся так кстати угрозу передать Йешуа в руки язычников, для неминуемой смерти на кресте, Синедрион на какое-то время превращался в авторитетную еврейскую инстанцию, которая — вот, сами видите — «знает, как надо…» действать в сложном мире, в отличие от этих безумных крикунов-галилеян, зелотов, повстанцев, с их вечными идеями борьбы за освобождение.

Спасая популярного галилеянина от римского креста, Синедрион возвращал некую легитимность своей политике «коллаборантства»-сотрудничества с Римом. Пусть народ сам увидит, к каким благим результатам может привести компромисс, переговоры — вместо безумных бунтов и восстаний против мощи сверхдержавы.

Так что они искренно могли хотеть его спасти — в этом я могу согласиться с Х. Коэном. Не для него — ни в коем случае, но для самих себя, для своих политических расчетов. Потому и не пожалели времени, собрались в праздник, ночью, потому и забраковали всех свидетелей, которые могли на утро, на суде у

Пилата некстати подтвердить какое-то обвинение (ведь Йешуа вел свои проповеди открыто!). Отныне все свидетели, кто могли сказать что-то против него, были формально забракованы и более не могли свидетельствовать. Оставалась последняя часть задуманной «судьями-следователями» операции — убедить его самого отречься…

Йешуа молчал, когда шел допрос свидетелей. Возможно, они и говорили правду, или то, какой им эта правда виделась на самом деле, но его вмешательства не требовалось: Синедрион забраковал показания сам. И вдруг первосвященник, вопреки принятой процедуре, обращается с вопросом к нему: «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос (т. е. Маших — М. Х. ), сын Божий?» Иисус говорит ему: «Ты это сказал. Даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных». Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: «Он богохульствует, на что еще нам свидетели» (Мф 26,63–65).

Мы уже знаем от Флюссера: никакого богохульства с точки зрения еврейского Закона сказано не было. И сидение по правую руку от Бога считалось доступным для избранного Им человека (того же Мелхиседека), и говорили, что пророк Элияху (Илья) грядет на землю на облаках… Йешуа, видимо, отлично понимал смысл совершавшегося и вовсе не стремился на крест («Господи, да минет меня чаша сия»), поэтому на прямой вопрос первосвященника ответил не прямо, а уклончиво («Это ты сказал»), но — все-таки не отрекся.