Самуил Лурье - Взгляд из угла

А потом как помчишься в кассу - покупать бутылку квасу. Лишь бы не ныть, не брюзжать. Надоело.

Что же это делается, а? Времечко-то как бежит по пространству! Уже и Казань разменяла вторую тысячу, а давно ли там Иван Васильевич пировал да веселился!

Уже и Платона Лебедева выпустили из карцера, и, соответственно, Михаил Ходорковский голодовку прекратил.

Уже и ЦСКА продул "Ливерпулю", - и военный министр не помог.

И туляремия в Поволжье, слава тебе, Господи, остановлена. Причем оказалось, что ее разнесли комары. Или клопы. В общем, не крысы и не ВПК, так что ничего страшного.

И про похищения в Чечне тамошний руководитель сообщил, что это не похищения, а неграмотно оформленные задержания. Бесследные такие.

Это называется - новости. По календарю пора уже сообщать про богатый урожай, про небывалый подъем у сельских тружеников, - а в ящике сплошь эпидемии да юбилеи.

Ну, раз так...

Юрий Трифонов был хороший писатель. Пожалуй, лучше всех нынешних. Нет бы ему дожить до этого августа, до 85-летия: забросали бы почестями, пошлостями. А он вместо этого четверть века назад возьми да умри.

Предполагаю, и даже не сомневаюсь, что - от отчаяния. Был как раз такой момент, когда люди, нуждавшиеся в смысле, почувствовали: он окончательно пропал. Смысл истории, смысл работы, смысл жизни.

Другое дело, что не всем он нужен, и большинство как-то, в общем, обходится.

Для Трифонова это был поначалу просто сюжет - правда, главный и даже единственный: что жизнь людей, именуемых советскими, не просто тяжка: она тяжка необъяснимо, и эта необъяснимость безнадежна.

Мучают друг друга - думают, что ради детей, - вот, собственно, и всё. А то, что происходит снаружи, за дверью квартиры: давка в транспорте, очереди в магазинах, - можно сказать, не считается. Не идет в биографию.

Кто сопьется; кто продастся; иллюзорный, мечтательный выход - одиночество где-нибудь в глуши; реальный выход - инфаркт миокарда.

В каждой семье кто-нибудь убит; два поколения заплатили кровью и честью за эту скуку и нищету. А благородные, чистые были люди, с идеями высокими.

Ни в идеях, ни в людях сомневаться не приходилось: Трифонов был потомок первых большевиков, несгибаемых безумцев.

Получалось - некого ненавидеть, кроме Сталина. Один Сталин выходил виноват, что власть перешла от компартии к политполиции, да у нее навсегда и осталась.

Он и ухмыляется с московского неба детям своих рабов: так вам и надо, трусы и дураки!

Но ведь из этой метафоры выхода нет. А Трифонов рвался к настоящей прозе, т. е. к правоте, дающей силу переносить судьбу.

Пусть религия отвечает на вопрос: за что? Пусть наука растолковывает - почему. Искусство знай себе высасывает из пальца третью проблему - зачем? - и решение представляется допустимым лишь поскольку обаятельно.

Не видя такого решения, художник перестает верить самому себе. И сочиняет, скажем, роман о человеке, сочиняющем роман; о том, как ничего-то у него не получается.

Хотя прежнее почти все получилось: "Обмен", "Предварительные итоги", "Долгое прощание", "Нетерпение", "Отблеск костра". Да еще с полдюжины рассказов.

Трифонов нашел слог, передающий хаотическое мышление людей безвременья, безвольных заложников унизительного быта, принявших несвободу как норму и долг.

Описал нестерпимый образ жизни. Его-то и не выдержал.

Читать Трифонова не весело - вот никто, похоже, и не читает. А зря: по сравнению с его персонажами, многие из нас - удачники, счастливчики, любимчики богов.

Не то что смысла стало больше, но нам, по крайней мере, дозволено воображать, будто мы понимаем, куда он делся.

Но литература почему-то не особенно охотно пользуется этой привилегией.

Вот и нет сочинений, о которых говорят, волнуясь; авторов, которых любят.

Возможно, это к лучшему: полагайтесь, граждане, исключительно на свой собственный ум.

И хохочет телевизор. И звенят, распространяя туляремию, проклятые комары

Ну вот видите. Глава государства, оказывается, просто не знал, что по бесланской школе №1 били из гранатометов, огнеметов и танковой пушки. Вообще понятия не имел, что операция была не ювелирная. И что жертв так много.

Ну, не доложили. И по телевизору не показали. И газеты как набрали в рот воды. А которые не набрали (см., например, "Дело" №31 (339) от 6 сентября 2004 года) - тех не доставили. Да и некогда главе государства газеты читать, тем более - в Сочи.

Так что он, собственно говоря, был не в курсе. Но теперь, когда родители погибших детей все ему рассказали, - непременно разберется. Уже и приказ такой отдал, соответствующий.

Несчастные родители вышли от него якобы с просветленными лицами - это-то пресса не упустила сообщить.

Потому что - так надо понимать - кроме личной страшной утраты, их мучило еще и сомнение: неужели этот человек - не самый человечный в мире?

И вот теперь они хоть отчасти утешены. Он ни сном ни духом. Он ничего не знал.

И поэтому нет смысла задавать ему главный, роковой вопрос. Которого, между прочим, никто еще не посмел сформулировать. Поскольку ответ, в общем-то, очевиден.

Вот этот вопрос: а как вы собирались спасать заложников? Какой у вас, собственно говоря, был план? Какие идеи?

Только это и хотели бы услышать родные погибших: что катастрофа произошла по несчастной случайности; что не взорвись ни с того ни с сего одна граната в спортзале захваченной террористами школы - никакого штурма, конечно же, не было бы.

Или был бы не такой. Ни беспорядочной стрельбы из всех видов оружия. Ни пожара. Применили бы какую-нибудь хитрость, затянули бы переговоры, выцарапывали бы детей - выторговывали бы - хоть поодиночке (Аушеву же удалось! вывел целую группу), - короче, победили бы темных злодеев умом и умением; у нас ведь такие специалисты, такие профессионалы; не может быть, чтобы не придумали, как выручить заложников.

И не может же быть, что и не думали об этом. Что с ходу списали в неизбежную убыль несколько сот жизней, в том числе детских. Что сразу поступила директива: переговоры исключены! позора, как в Буденновске, не будет! будет непоколебимость! чтобы впредь неповадно! - и оперативный штаб решал одну-единственную проблему: как скрыть от местного населения, что все решено. Что дети приговорены. Во имя непоколебимости.

Там, в Беслане, люди не в силах в это поверить до сих пор.

Да ведь и в самом деле невероятно. Не каменные же сердца у начальников, не из киселя же - мозги.

2 сентября прошлого года, ночью, перед отъездом в Беслан, я и то писал - и собирался напечатать в "Деле":

"...на Вас вся надежда, господин президент. На какой-то Ваш абсолютно непредсказуемый поступок.

Потому что штурм-то, к сожалению, предсказуем. Если враг не сдается, его уничтожают, и так далее.