Борис Мансуров - Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

Ольга Всеволодовна вспоминала:

Я припала к холодной щеке Бори, вырвались рыдания и какие-то бессвязные слова. Чья-то жаркая рука обхватила меня, и донеслись слова:

— Не убивайся, сердешная. Хороший человек тебя любил, а этих Бог накажет за зло.

Послышались чьи-то команды: «Довольно, митинг прекратить! Закрывайте крышку». Кто-то крикнул: «Слава Пастернаку!» Клич подхватили, и вдруг грянули колокола переделкинской церкви Преображения Господня. Меня оторвали от Бори и повели вглубь толпы, плотно окружившей могилу. Уже на поминках в нашем «доме у шалмана» рассказали, что люди не расходятся и непрерывно звучат стихи над могилой Бори. Шеве спросил меня:

— Что говорила вам няня Пастернака, которая вас так крепко обнимала над гробом?

Только тогда я осознала, что услышала «Не убивайся, сердешная» от Татьяны Матвеевны.

3 июня, после похорон и поминок, мы вернулись в Москву, где нас уже поджидали Хесин с представителями КГБ, которые путем обмана и грубой силы отобрали у меня рукопись пьесы «Слепая красавица». Тогда я удивилась отсутствию заявления Зинаиды с требованием отнять у меня все рукописи Бориса Леонидовича. Формально это дало бы возможность КГБ изъять у меня все, что им было угодно. Позже я вспомнила реплику Хесина, когда отняли рукопись пьесы:

— Мы не прощаемся, надеюсь, скоро вернемся за другими интересными материалами.

Время шло, но они не приходили. И я поняла, что родня Бори и органы не могут переступить через завещание Пастернака. Вернулся из командировки Костя Богатырев [284]. Он пришел ко мне и рассказал о главных положениях завещания Пастернака, которые сообщил ему Борис Леонидович в день последней их встречи 5 мая 1960 года:

1. Все рукописи передавались Ольге Ивинской для организации их публикации за границей с помощью Фельтринелли.

2. Гонорары за советские издания и постановки пьес в переводах Пастернака в СССР предназначались семье. Все средства от его зарубежных гонораров оставались за рубежом для расходования и распределения согласно распоряжениям Ольги Ивинской.

3. Борис Леонидович верил, что наступит время, когда бесчеловечный советский режим рухнет, и что Ольга Всеволодовна или Ира доживут до этой поры. И Нобелевский комитет сможет вручить его Нобелевскую премию. «Тогда, — писал Боря в завещании, — я поручаю Ольге Всеволодовне Ивинской, Ларе моего романа, или Ирине Емельяновой — моим литературным наследникам — принять Нобелевскую премию» [285].

В 1989 году Нобелевский комитет сообщил советскому правительству о своем решении вручить Нобелевскую премию Пастернака, присужденную поэту в 1958 году. Мне как махровой антисоветчице об этом даже не было известно.

В ведомстве Крючкова [286]оперативно подобрали лояльную кандидатуру — Евгения Борисовича. Нам об этом Евгений также ничего не сказал [287].

4. В завещании Борис Леонидович выразил свое требование: «Установить на могиле в качестве памятника мой скульптурный портрет работы Зои Маслениковой». Об этом желании Пастернака пишет Масленикова в своей книге «Портрет Бориса Пастернака».

5. Где должно состояться его захоронение, Пастернак еще не решил на день последнего разговора с Костей 5 мая 1960 года. Он ждал прихода Шеве, чтобы выяснить, сможет ли Фельтринелли выкупить его тело и вывезти в Италию семью Ольги Ивинской.

В письме от 14 ноября 1959 года к Жаклин де Пруайяр Пастернак сообщал: «Пусть Фельтринелли оценит мое уважение и дружбу. Даже в случае разрыва я хочу, чтобы он выкупил, пусть даже за большие деньги, мое тело у советской власти и похоронил в Милане. А Ольга отправится хранительницей могилы».

Вспоминая об этом письме, Ивинская говорила:

Борис Леонидович после нобелевского предательства родни совсем разругался с окружением Большой дачи. После стихотворения о «лжецах и трусах» Пастернак написал в апреле 1960 года еще одно резкое стихотворение об обитателях Большой дачи:

В апреле Боря говорил мне горькие слова:

— Советской власти я давно уже надоел. Да и она мне осточертела. Знаю, еще будут измываться над моей могилой, а тебя посадят в тюрьму, чтобы не мешала им уничтожить память обо мне. Только Фельтринелли по силам уберечь мой прах от надругательства и вытащить вас отсюда. Я думаю, нам надо полностью довериться ему.

Я была потрясена и обескуражена его отчаяньем, убеждала, что его любят тысячи почитателей в России, и они не дадут глумиться над нашими могилами, а то признание, которое он получил в мире, защитит его от хамских действий властей. Ведь уже давно нет этого садиста Сталина. Усмехнувшись, Боря задумчиво произнес:

— Быть может, Сталин и не дал бы осквернить мою могилу.

Я старалась всеми силами изгнать из его головы мысль о возможности захоронения за границей, но он постоянно возвращался к этому.

Поразительно, но великий поэт вновь оказался пророком. В ноябре 2006 года в разгар «суверенной демократии» вандалы надругались над могилой Бориса Пастернака. На его могилу свалили кучи мусора и устроили костер, по примеру нацистов, сжигавших символы культуры на кострах. Об этом сообщили лишь «Новая газета», малотиражные газеты России, радио «Эхо Москвы» и радио «Свобода».

Ольга Всеволодовна говорила мне о желании Пастернака:

Борис Леонидович сказал Косте, что к следующему посещению он примет твердое решение о месте своего захоронения. Тогда же Пастернак просил Костю, чтобы тот пришел вместе с Комой для разбора его рукописей и писем. Важные он хотел отобрать для передачи мне, а остальные уничтожить.

— Видишь ли, — говорил мне Боря, — после «Живаго» все будто взбесились: стали издавать всякую чепуху, которую я в молодости по глупости и из тщеславия насочинял. Рукописи и письма надо освободить от шелухи.

Никому из окружения Большой дачи Боря свой архив не доверял, а Зинаиде запрещал даже убираться в его комнате. Боря практически прекратил общение с Евгением после предательства в нобелевские дни. Потому разбирать архив Пастернак позвал только Костю и Кому, чтобы они лично передали в мои руки то, что он решит сохранить.

12 мая состояние Бориса Леонидовича улучшилось, о чем нам сообщила медсестра. Но Костю и Кому с этого дня на Большую дачу больше не допускали. Костя сказал мне, что, видимо, органы поручили кому-то из окружения Дачи уговорить Пастернака через них передать завещание для Ивинской, так как якобы ни Кости, ни Комы нет в Москве. Боря, зная о трагическом исходе своей болезни, попался на эту хитрость и передал завещание.

Я думала, что по указанию органов уговорить его могли или Леня, или Нина Табидзе. Уже много позже, в 1976 году, после убийства Кости Богатырева, неожиданно позвонил мне Леня и подтвердил мои опасения. 28 мая медсестра передала, что Борис Леонидович ждет меня завтра, чтобы увидеть и что-то передать. Когда я пришла к забору Большой дачи, то все было закрыто, а невдалеке стояла какая-то машина, где сидели молодые люди в одинаковых плащах.