Елизавета Александрова-Зорина - Демократия и тоталитаризм

В доме моего прадеда устраивались чаепития. Но под видом гостей собирались члены революционного подполья. За это приговаривали к Сибири, а у прадеда было четверо детей. Сегодня «протестующий электорат» предпочитает ток-шоу, убеждённый, что его хата с краю. Но не обнаружит ли он вскоре, что она стоит на чужой земле?

Перечитываю биографии народовольцев: повешена, расстрелян, замучен в каземате… Раньше оппозиционер ассоциировался с подпольщиком, сегодня он фигура публичная. А ради карьеры жизнью не рискуют. Наша оппозиция сетует на жёсткие законы. На то, что в Конституции не прописано право на бунт? А в 1881 законы были мягче? А в 1917? Очевидно, оппозиционным движениям не до борьбы, они следуют заповеди «Плодитесь и размножайтесь», так что организаций скоро станет больше, чем активистов. Не говоря уж о бесчисленных междусобойчиках тех «лидеров», которые, словно птенцы из гнезда, только вчера выпали из кремлёвской кормушки. Надо признать, что «боевиков» в современной России нет, а мягкотелых инакомыслящих сослали в Интернет. В виртуальном мире бунты тоже виртуальные.

Предложение одеть рабов в одинаковые одежды, чтобы отличать от свободных, было отвергнуто римским сенатом: «Тогда они увидят, сколь немногочисленны мы». В современной России оплот власти составляет долю процента, а остальные — оппозиция, но вместо объединения оппозиционеры делят шкуру неубитого медведя. Складывается впечатление, что позиция оппозиции сегодня допускается любая. Главное, чтобы власть была сверху.

Это Русь была птицей-тройкой, Россия — автобус, ползущий к обрыву. Одни, плюща нос о стекло, любуются пейзажами, другие тянут «застольную», третьи спят. А кондуктор исправно собирает деньги.

Россия, вперёд!

— Ну, давай, рассказывай, как дела, — надкусив гамбургер, смотрят в рот.

А когда рассказ подходит к концу, теряют интерес.

— А что у тебя?

— Всё хорошо.

И чувствуешь себя опустошённой.

Когда-то это шокировало в европейцах. Теперь стало нормой в Москве. Призрак бродит по Европе — призрак Консумизма! Общение, как костёр без хвороста, гаснет без душевных затрат, а отрывать от себя никто не хочет. Всё вокруг нацеливает побольше взять, поменьше дать. В этом суть нашей экономической цивилизации, её главный принцип, её кредо. Доминанта, которой руководствуется человек общества потребления: «Извлечь прибыль!» (не только овеществлённую, но и психологическую), ставит на сознание автоматический счётчик: «А не переплатил ли я?» И собеседнику рефлекторно вешают ценник, вычисляя, сколько он стоит. И своим усилиям, которые рассматриваются как вложения. Окупятся ли? Взвешенный анализ позволяет уберечься от нерентабельных, эмоциональный контроль — приумножить капитал. Но постоянный подсчёт процентов развивает не только страсть к экономии, но и душевную скупость.

Товарно-денежные отношения, подчиняя все сферы человеческой деятельности, закрепощают эмоциональную. Когда чувства становятся предметом торга, приобретая измерение во всеобщем эквиваленте, они умирают. Такова расплата за удобство расчёта, за дебет и кредит, которые, проникая в глубинный мир, становясь движущими мотивами, разрушают то, что должно строиться на бескорыстной основе.

Они атрофируют базовые функции человеческого поведения.

Потребление, положенное в фундамент бытия, выходит далеко за двери супермаркета. Полушарии головного мозга, распахнутые удовольствию, настроены максимально впитать, поглотить. Как желудок на римском пиру, который опорожняли, чтобы снова возлечь к трапезе. Вечный пир и провозглашается сегодня земным раем, и всё — от рекламных шоу до развлекательных программ — нацелено насытить, преподнося готовые блюда. Раньше истину требовалось выстрадать, теперь её подадут упакованной в глянец. Остаётся проблема выбора? Одна иллюзия! Выбор давно сделали, заложив в рекламные расчёты и бизнес-планы. Общество потребления, как валтасарово царство, давно исчислено, в нём предоставляется свобода внутри прилавка, свобода манекена за стеклом витрины! Так просто затвердить катехизисом слоганы, отвлекающие от «проклятых вопросов», снимающие бремя болезненных исканий! Чем тренировать свои мышцы, рассматривайте чужие! И постепенно вербальное общение сходит на нет, межличностные отношения сводятся к невербальным формам, язык сужается до сленга, а лексикон ограничивается шоп-туровским разговорником. А зачем говорить, если можно глазеть, как это делают другие? И застолье с его психоэнергетическим обменом уступает место суррогативному просмотру ток-шоу, создающему иллюзию сопричастности, но за отсутствием обратной связи оставляющему посторонним. Зато не надо адаптироваться в коллективе.

Всё для удобства. Удобства инвалидной коляски, где кормят с ложки.

Сузив кругозор, ограничив его наименованиями торговых марок, общество потребления вынуждено идти по этому пути до конца, разнообразя ассортимент, непрерывно увеличивая сферу услуг и сектор шоу-бизнеса. Но это — дорога, которую проделали все закатные цивилизации, с какого-то момента превратившиеся в самовырождающиеся системы.

Социуму, распавшемуся на сумму индивидуумов, остаётся уповать на теорию разумного эгоизма. Но она подразумевает способность добровольно поступиться собой, а это противоречит капиталистической психологии, нацеливающей на прибавочную стоимость, и концепции максимального потребления. Общение сводится к искусству использовать, а разумный эгоизм быстро скатывается к животному.

В прошлом тысячелетии, обнаруживая политические разногласия, ожесточённо спорили, в наступившем — идеалом провозглашается всеобщая терпимость, прикрывающая равнодушие. Тоталитаризм сменило тотальное вырождение, разговоры на кухнях — молчание перед телевизором. Нам неинтересно с другими, потому что скучно с собой. Аполитичность, замкнутость в семейном кругу, отсутствие убеждений стали правилами хорошего тона. Может, на дворе не 2011-й, а оруэлловский 1984-й? Может, эволюция, сменив вектор, начала обратный отсчёт, и «беспозвоночные» шагают в сторону простейших? «Душа обязана трудиться?» А может, перед вечным покоем следует хорошенько отдохнуть? Иметь или быть? Вот в чём вопрос, вот в чём коренная разница мировоззрений!

Основной «потребляющий» возраст — от четырнадцати до тридцати. На него и ориентируется рынок: киногерои заметно молодеют, мода предпочитает яркие тона, а литература становится исключительно детской. Впрочем, постгутенберговская эпоха подразумевает поголовную неграмотность. В глянцевых журналах всё больше фотографий и всё меньше текста, а упор делается на рекламу в картинках. От алфавита мир возвращается к идеограммам? От романов — к комиксам? Искусство, вырождаясь в масскульт, подстраивается под «клиповое» мышление — младенческий поток бессознательных образов. Непритязательное, оно отвечает вкусам поколения «аудиовизуальной культуры» — эвфемизм абсолютного бескультурья.