Елизавета Александрова-Зорина - Демократия и тоталитаризм

Демократии, скрытно присутствовавшей и в обществе развитого социализма, не нашлось места в современной российской «треноге». Так что «единороссы», провозгласившие главной целью общественную стабильность и осуществление социально ориентированных программ, активно борются за демократию без России.

Когда колченогий стул российской «демократии», это ноу-хау путинской администрации, рухнет вместе с ценами на нефть, то сидящие на нём соскочат, предоставив остальным разгребать обломки. Этот сценарий бросается в глаза. Россиянам остаётся надеяться на чудо, на то, что глубинные социальные процессы внесут коррективы, что подлинная история протекает вдали от поля зрения, как жизнь насекомых, которые обитают под землёй, а на поверхность являются для размножения и смерти.

Когда Юстиниан, за полувековое правление восстановивший Римскую Империю, умер, собравшиеся на константинопольском ипподроме византийцы умоляли нового императора: «Не заставляй нас больше так трудиться!»

Сверхдержавой быть трудно. Гонку за лидерство редко выдерживают несколько поколений, внуки и правнуки, на которых обычно заканчивается пассионарный толчок, уже не хотят и не могут отвечать на бесконечные вызовы, конкуренция перестаёт быть для них привлекательной. В инерционной фазе развития каждый живёт для себя, руководствуясь принципами вульгарного эпикурейства.

Открыв границы, став частью мира, Россия растворилась в нём, как сахар в воде. Наши современники оказались подходящим материалом для общества потребления, их вполне устраивает сводить выбор жизненных ценностей к выбору в супермаркете и находить бытийный смысл в голливудском кино. Русская классика осуждала мещанство, филистер был главным объектом её насмешек. Но сегодня обнажилась истинная душа народа — нет больше гагариных, нет выигранных Олимпиад, сдав передовые позиции, Россия превратилась в страну третьего мира, — это мало кого заботит, эпоха застоя сменилась эрой обскурации. Наследникам великороссов явно недостаёт имперского мышления, они терпеливы, покорны, ко всему приспосабливаются, они смирились с двойными стандартами Запада, их национальная гордость, которую ущемляют на каждом шагу, не страдает от признания их de facto людьми второго сорта. Парадоксальность ситуации заключается, однако, в том, что раньше беды списывали на грандиозные проекты — космические, военные, научные, требовавшие урезать социальный пакет, а теперь, после отказа от амбициозных государственных задач, доходы стали оседать в кармане немногочисленной элиты — и уровень жизни упал. Изменилось и само понятие государства. Советская эпоха была уникальна в первую очередь с точки зрения государственной власти. Декларируя интернационализм, коммунисты, намеренно или вынужденно, проводили внешнюю политику в интересах советского народа, с которым себя отождествляли. Такое было разве в языческий период Киевской Руси, когда Святослав, говоривший: «Я пойду впереди вас!», слышал в ответ: «Где твоя голова ляжет, там и свои сложим!»; и во времена Московского княжества, когда татаро-монгольская опасность, общий враг, сплачивали власть и народ. Великая Отечественная также демонстрировала объединение — времена были тяжёлые, но тяжесть ложилась на всех: сын Сталина пропал в немецком концлагере, сын Хрущёва — погиб на фронте. И «холодная» война ещё замыкала власть в национальных границах, сближая «верхи» и «низы». Невозможно представить, чтобы у секретаря Политбюро, как у вновь избранного президента, были родственники по ту сторону «железного занавеса». Зато в царскую эпоху это было в порядке вещей. Награды и титулы, которые должны быть признаны «своим» кругом, оказывались для монархов важнее признания собственного народа, династические браки заключались независимо от языка и конфессиональной принадлежности. Уже в восемнадцатом столетии известный дипломат Куракин, свояк Петра I, сокрушался, что высший класс поразила коррупция, и «никакая перспектива на улучшение не просматривается». Во времена бироновщины в Измайловском полку не было не только русских офицеров, но и русских солдат. Сословные барьеры тогда возвысились над этническими, место «градов» заняли «бурги», дворянство стало изъясняться по-французски, переходя в масонство, чтобы не стоять в одной церкви со своими крепостными. Пока барин лечился на водах в Бадене или играл в Монте-Карло, поместьем распоряжались приказчики. Миллионеры-заводчики Демидовы покупали средиземноморские острова, итальянские графские титулы и виллы во Флоренции, точно также выкачивая средства из Сибири, как прожигающие жизнь в Куршавеле «нефтяные», «алюминиевые» и «никелевые» короли. Тургеневы, гоголи, ивановы предпочитали тёплый климат, и сейчас наиболее известные русскоязычные авторы проживают за рубежом, в театрах идут пьесы эмигрантов с российским паспортом, а национальные студии снимают кино, ориентируясь на американские вкусы, причём самый незначительный успех на заокеанской киноярмарке подаётся как национальный триумф.

Конечно, явление дезинтеграции власти и народа не специфически русское, династии немецкого, французского, голландского происхождения, представители «голубокровного» интернационала, занимали попеременно все троны в Европе, но Россия превзошла всех. Александр I, рассматривавший страну как свою вотчину, заявлял, что победу в 1812 году принесли иностранцы. Либерал для Запада, он был деспотом своего народа, аракчеевщина уводила Россию всё дальше от Европы. А его преемник, говоривший: «Русские офицеры служат государству, немецкие — нам!», беспощадно расправился с декабристами, которые на Сенатской площади оказались не в силах поднять руку на священную особу и едва заявили об ограничении самодержавия. Но абсолютная власть не только развращает абсолютно — она рождает ожесточение. Александра II уже не спас ни жандармский корпус, ни показательные казни. (В XIX веке ещё находились способные жертвовать собой, презирающие своё происхождение: Софья Перовская, повешенная как цареубийца, была дочерью петербургского губернатора. Можно ли представить в роли «бомбистки» дочь первого мэра Санкт-Петербурга?) А ведь народовольцы требовали лишь созвать парламент и принять конституцию, то, что для Европы было уже вчерашним днём. Но власть упорно отказывалась от диалога. И как следствие — убийство не только Николая II, но и его детей. А после семидесяти лет власть вернулась к привычной для себя форме правления, когда элите важнее другая элита, чем собственный народ. И полиция борется уже не с диссидентами, а с остатками национализма и недовольными глобализацией, как, эвфемизмом, нарекли американскую гегемонию. С приходом транснациональных компаний произошло возрождение «голубокровного» интернационала на новой, финансовой основе, ибо у денег нет родины, кроме банка. Власть отождествляется с господством, властью ради властвования, которое всегда было главной задачей государственной машины. Приведу известную, но забытую цитату, которая стала — увы! — снова актуальной: «Бюрократия есть мнимое государство наряду с реальным. Дух бюрократии есть тайна, обеспеченная её иерархической организацией, её замкнутым, корпоративным характером. Открытый дух государства, а также государственное мышление, абсолютно ей чуждое, представляется предательством по отношению к её тайне. Боготворение авторитета есть её образ мыслей…» (К. Маркс).