Исаак Гехтман - Золотая Колыма

Земли в лотке оставалось все меньше. Наконец, в маленькой кучке грязи на дне его блеснуло несколько микроскопических желтоватых блесток. «Знаки»! Мельчайшие крупицы золотого счастья, за которым человек охотился уже много лет и которое теперь где-то близко, может быть, рядом. Надо найти его, напасть на гнездо, и тогда богатство сразу поплывет в руки…

Человек яростно хватает заступ и опять роет новый шурф, пока не достигает золотоносных песков. И снова — одни «знаки», одни ничтожные следы, свидетельствующие о богатой породе, но сами по себе не имеющие никакой ценности. Они говорят только о том, что где-то близко должно быть много золота.

Человек расправляет замлевшую спину, ставит чайник на костер, разводит на лыже немного муки с водой, запекает на огне лепешку и жадно ест ее, запивая горячей водой… Провизия на исходе, сахара давно нет. Впереди — долгая колымская зима. Ближайшее жилье — в Оле, на расстоянии шестисот километров; туда больше месяца надо итти по тайге… Ружья у человека нет. Иногда он ловит силками куропатку и удит рыбу в проруби. Но это трудно и, главное, долго. А время дорого, да и провизия дорога. Чтобы купить ее, нужно долго служить в Оле сторожем или дровосеком, отказывать себе во всем и копить сотню-другую рублей, с которыми можно снова итти на разведку.

И человек торопится. Он сбрасывает последний костер и роет новый шурф. Снова долгая изнуряющая работа заступом, оттаивание дюйма земли за дюймом… Снова жгучая надежда, привычное замирание сердца при блеске золотых значков в лотке и мрачное разочарование. Богатого золота нет, но с непреодолимой силой тянет человека к повторным поискам.

Подобный этому азарт владел ищущим, когда он сидел в царской тюрьме за дезертирство. Однажды в карты он проиграл сожителю по камере недельную порцию пищи. Целую неделю он не ел хлеба и каши, питаясь жалкими остатками баланды, которую из милости давали ему арестанты. Когда голодная неделя кончилась, человек с жадностью набросился на тюремный паек. Но в первый же после этого день он снова проиграл недельную порцию другому арестанту.

Золотой азарт еще страшнее. Он преследовал человека годами, гнал его в тайгу на мучительные по тягостям поиски. И теперь, с неистовством душевнобольного, человек рыл и рыл шурфы. Он шесть дней не спал. Но, полчаса вздремнув у костра, превозмогая нечеловеческую усталость, он вскакивал и снова хватался распухшими руками за лопату.

На седьмой день человек свалился у костра. Проснулся он полузамерзшим у слаботлеющих углей. Страх перед смертью охватил его. Он кинулся в тайгу и начал рубить кедровник и лиственницу для зимовья. За три дня он выложил сруб, покрыл слаником крышу, заделал отверстие в стене толстой ледяной плитой вместо стекла и доверху засыпал стены мокрым снегом, смерзшимся в теплую непроницаемую ледяную обшивку… В ушах у человека звенело, перед глазами плыли красные и синие круги. Но он продолжал работать.

Когда костер запылал на земляном полу, человек покачнулся и упал возле него. Инстинктивно он успел отодвинуться от огня. Сколько он спал — он не мог определить. Он видел только по белеющему пеплу, что костер погас давно и чувствовал, что не в состоянии встать. Ему страшно хотелось пить. Он дополз до стены и, отломив от угла кусок намерзшего снега, начал жадно сосать его. Вода немного освежила больного, но приподняться он не мог, охваченный лихорадочным жаром.

— Пропадаю! — с отчаянием прохрипел человек. — Чаю бы горячего!..

Он долго лежал неподвижно, слабо улавливая отрывистый лай песцов в тайте. Вдруг он с усилием приподнял голову и прислушался. По снегу что-то шуршало. Щит из кедровника, заставлявший вход в зимовье, отодвинулся, и в отверстие влез пришелец в тулупе.

— Бориска? Живой?! — тревожно спросил вошедший.

— Сафейка?! — радостно закричал больной. — Салям! Чаю!

…Тридцать лет прошло с тех пор, как Сафи Гайфулин, татарин из деревни Мирзан, Казанской губернии, впервые решил промышлять золото. Он работал тогда сторожем на почте в Охотске, куда попал, дезертировав в свое время из царской армии. Едва в Охотске стали носиться слухи о золотых песках, как Сафи, одним из первых, пошел разыскивать их.

Почти десять лет он бродил по охотским горным ручьям, изучил все тропы на побережье и в тайге и перемыл не одну сотню тонн породы. Но золота встречалось мало. Все лето Гайфулин пропадал в тайге, а к зиме приносил в Охотск крохотную горстку добычи, достаточную только для того, чтобы прожить зиму и закупить продуктов и припасов на зимние разведки и летнюю добычу.

В 1914 году, когда началась война, Сафи ушел подальше в тайгу, прячась от охотского исправника. На одном из перевалов в тайге он встретился с земляком, тоже Гаифулиным, Шафигуллой. Шафигулла также бежал от военной службы и добрался из Сибири до Охотска. Он, скрываясь от властей, бродил в здешних лесах, питаясь рыбой и дичью, иногда промышляя золото. Шафигулла был исключительно силен и ничего на свете, кроме царской полиции, не боялся. Старатели прозвали его «Бориской». Это и был тот самый легендарный Бориска, который, считается первооткрывателем колымского золота и по следам которого шли советские золотоискательские партии Дальстроя на Колыме.

Оба Гайфулина долго бродили по тайге, ведя бесконечные беседы о родном своем селе и мечтая о богатстве, которое позволит им вернуться домой, жениться на красивых девушках и завести свое хозяйство. Но богатого золота в Охотске Гайфулины не нашли. Осенью 1915 года вместе с русским старателем, уроженцем Пензенской губернии Кановым, они сидели на окраине Охотска в трактире и совещались.

— Пропадем мы тут, братцы, в тайге, — говорил Канов. — Золото здесь тощее, просто — дрянь. Поймают нас, отошлют на Сахалин или на войну… Что будем делать, братцы?

— Пойдем дальше, бачка, — сказал Сафи. — Пойдем в Америку. На севере, далеко, слыхал я, Америка такая есть, Аляска называется. Там золото лотком гребут. Поедем на собаках в Олу, в Гижигу, потом в Северный океан. Там нас никто искать не будет и золота вволю нароем.

Канов был человек грамотный. Он достал карту и подсчитал — до Анадыря будет две с половиной тысячи верст. Если на собаках делать по пятьдесят верст в день, к марту, пожалуй, можно доехать.

— Да места-то больно страшные, — сказал Канов. — Перевалы, пурга, народ неизвестно какой. Выдадут или убьют…

— Едем! — перебил его Бориска. — Ничего этого мне не страшно. Лишь бы не на войну…

— …Собрали мы все свои капиталы, — подсовывая в чугунку хворост, рассказывает Сафи Гайфулин, — купили три потяга собак, юколы, припасов и поехали по охотскому берегу. Недели через две дошли до Ямска, сделали привал. Начал нас народ пугать: «Не дойдете до Северного моря: хребты высоки очень, пурга всегда воет; засыплет вас там, пропадете без вести. Никто еще по берегу до Америки не доходил. А золото и в Ямске есть — весь берег золотой…» И всю зиму искали мы золото вокруг Ямска. Однако ничего не нашли, даже «знаков» почти не было. А весной повстречались с якутами, которые пришли с Сеймчана, с реки Колымы. Напоили мы их спиртом и начали выспрашивать, нет ли золота на Колыме. Долго они жались, отмалчивались, но потом все-таки проговорились, что золота бывает много и тунгусы из него чуть ли не золотые пули отливают. Очень нас эти рассказы тогда расстроили!.. А кроме того встретился нам в то время еще уполномоченный читинского купца Шустова Розенфельд. Он давно на Колыме жил, по должности — торговал, а чем на самом деле занимался — шайтан его знает. Надо полагать, тоже золото искал втихомолку. Этот Розенфельд нам предложение сделал: