Бернард Луис - Ислам и Запад

«Пока есть в нем жизнь, за семью и ватап Человек будет сражаться изо всех сил» [146].

Еще один среднеазиатский текст того же времени повествует, как благочестивого суфийского шейха спросили: «Как может любовь к ватап быть частью веры, если неверные тоже любят свой ватан? Так что же означает сей хадис?». На это шейх ответил, что когда некто переходит из мира созерцания в мир тьмы, он любит предыдущий мир, и эта любовь есть часть веры [147].

Итак, ватан был средоточием чувства, привязанности, ностальгии, но не верности и лишь до определенной степени самоотождествления. Великий арабский историк Ибн Халдун сообщает, что как-то халиф Омар сказал арабам: «Учите свои родословные и не будьте подобны набатеям из Двуречья, которые на вопрос о происхождении отвечают: «Я из такой-то деревни»» [148]. Можно спорить о подлинности высказывания и его атрибуции, но не приходится сомневаться в подлинности чувства, встречающегося вновь и вновь на протяжении многих веков. Оно засвидетельствовано в титулатуре мусульманских монархов, которые в надписях, документах и на монетах обычно определяли свой суверенитет в религиозных, реже в этнических и никогда в территориальных понятиях. Европейский монарх мог назвать себя королем Англии, Франции или Испании, но в землях ислама территориальные титулы употребляли, чтобы принизить противника, а не для того, чтобы возвеличить себя. При столкновениях между великими мусульманскими державами в XVI–XVII веках султан Турции и шах Персии в письмах именовали так только адресата, но никогда самих себя [149]. Каждый из них стремился низвести соперника до уровня местного царька, самого же себя именовал Верховным Господином мусульман. То же понимание самоотождествления и власти можно видеть в трудах традиционных арабских историков, писавших историю ислама, халифов, султанов и династий, иногда — историю тех или иных областей, но не историю стран или народов.

Слово ватан начинает употребляться как политический термин, равнозначный французскому patrie , английскому country или немецкому Vaterland , в конце XVIII века под явным влиянием европейцев и по их примеру [150]. Впервые, насколько я мог проследить, слово ватан употребляется в новом смысле в одном турецком документе: отчете Морали Эссеи-да Али Эфенди, османского посла в Париже при Директории.

Описывая госпитали и дома призрения, предоставляемые французскими властями вышедшим в отставку по выслуге или ранению солдатам, он говорит о последних как о сражавшихся «за республику и ради отечества» [Cümhur ugurunda ve vatan gayretinde] [151]. Оба слова, cümhum vatan— старые, уходящие корнями в классический арабский. Ciimhur обрело политические коннотации раньше, благодаря знакомству османов с Венецией и другими европейскими республиками [152], открытием же патриотизма турки были обязаны Французской революции. Приведенная фраза почти наверняка была дословно переведена драгоманом Али Эфенди с французского, и любопытно, насколько до него доходил ее смысл. Ниже в том же отчете он часто говорит о Французской Республике и иногда о французском государстве ( devlet) и нации (millet), понятиях, видимо, более знакомых, чем vatan .

Тем не менее новое значение слова постепенно становилось все более привычным. Первые его упоминания в XIX веке относятся в основном к переводным текстам или описанию европейских событий, но к 30-м годам слово прочно входит в официальный лексикон Османской империи. В составленном Департаментом общественных работ в 1838 году отчете [153], где речь идет о потребности в лучшем и более широком образовании, говорится, что «без науки народ не может понять значение любви к государству и ватап». В последующие годы ватап появляется даже в официальном османском документе, притом не каком-нибудь, а в указе о великой реформе 1839 года, известном под названием «Указ дворца роз» [154], Gülhane. В нем султан, говоря о военных вопросах, замечает, что «поставлять солдат для защиты отечества [vatan] есть неотъемлемый долг всего народа» [155]. В 1840 году турецкий дипломат по имени Мустафа Сами перечисляет такие достоинства жителей Парижа, как скромность, самообладание, любовь к родине (vatan) и нации (millet) и охрана закона [156]. К середине века связь родины (vatan) с государством (devlet) и нацией (millet) как чего-то, что не только нужно любить, но и за что следует в случае необходимости сражаться, стала общим местом. Выразительный пример такой ассоциации понятий можно видеть в письме турецкого поэта и журналиста Шинаси, написанном матери из Парижа в 1851 году: «Я хочу посвятить [или «принести в жертву»] себя делу религии, государства, отечества (vatan) и нации ( millet )» [157].

События Крымской войны (1854–1856) во многом способствовали формированию нового патриотического понимания самоотождествления, преданности и долга. С начала XVI века почти все многочисленные войны Османской империи, за исключением нескольких с шиитскими соперниками из Персии, велись против христианских держав, и османы привыкли рассматривать любую из них как джихад. В их понимании, и даже в их военном языке, делом, за которое они боролись, был ислам, врагом неверные, их воины были гази, а павшие мучениками. Во время первых войн на Балканах османы иногда прибегали к помощи местных христианских вспомогательных отрядов и наемников. Позже, особенно в период наполеоновских войн, они были втянуты в более глобальные европейские конфликты, в которых европейские державы выступали и на их стороне, и против них, но на османские представления это особого влияния не оказало, и еще в начале XIX века европейские державы, выступившие вместе с турками против их христианских врагов, считались не союзниками, а довольно слабо взаимодействующими совоюющими сторонами. Крымская война явилась новым беспрецедентным переживанием. Впервые Османская империя билась против старого врага, России, в союзе с двумя крупнейшими западноевропейскими державами — на этот раз уже не отдаленными и едва видимыми партнерами, но товарищами по оружию, чьи армии находились на османской земле, а флоты в османских водах, сражаясь бок о бок с турками. Вынужденно быстрое развитие в результате участия в масштабной войне принесло Турции множество перемен, в том числе телеграф, ежедневную газету и широкий спектр новых идей. Патриотизм британцев и французов, как и отсутствие у них каких бы то ни было терзаний из-за того, что они сражаются вместе с союзниками-мусульманами против христиан, не могли остаться незамеченными в Турции. Слово ватан начинает часто появляться в турецких газетах, а поэт Халис Эфенди публикует возможно первую патриотическую поэму [158]. Вскоре появились и другие, и некоторые из них зазвучали по-иному.