Александр Белаш - Русская Океания

Напоследок приведём мнение человека, который знал, что говорил. Этот англичанин, Тревенин, ходил гардемарином в последнее плавание Кука, затем служил в нашем флоте, выступал с проектом кругосветки (осуществлённой Крузенштерном и Лисянским). На 30-ом году жизни он погиб за Россию, командуя кораблём при прорыве шведского флота из Выборгского залива. То есть — истый вояка, которому не суждено умереть в своей постели.

Сей беспристрастный свидетель пишет о русских: « Нельзя желать лучших людей, ибо неловкие, неуклюжие мужики скоро превращались под неприятельскими выстрелами в смышлёных, стойких и бодрых воинов ».

Поклонимся памяти честного храбреца и вернёмся на остров Долгий.

Иоганн Смолер был прав: «Вы тоже приезжие». Однако русские приходили, чтобы остаться навсегда, создать колонию в истинном смысле слова (латинское colonia означает «поселение»). Тело империи прирастало, сохраняясь цельным. А носители «бремени белых» — даже до слёз умиления обожая своих темнокожих нянь, — рано или поздно уплывали в Хоббитанию, к бифштексам и портеру, прихватив ящик (или тонны) туземного золотишка, статуэток и тому подобных безделушек, которые теперь всплывают на аукционах Сотби. «Придти и поселиться» сильно отличается от «украсть и смыться».

Истинное лицо приезжих благодетелей показал в «Мародёрах» Киплинг, отлично знавший своих героев: « Кто силён, а кто хитёр, / Здесь любой — матёрый вор. / Жаль, всего на свете не сопрёшь! Хо-рош! Гра-бёж! »

Итак, на Долгом русские — чужие, но полюбившие эту землю, — встретились с незваными гостями, пришедшими убивать и грабить.

Фредерик Фарли, коммодор флота Её Величества, взирал на берег сквозь подзорную трубу.

Всё в точности, как описывали американские китобои. Эти продажные молодчики за пару серебряных долларов — точь-в-точь как гавайские девки! — охотно рассказали об устройстве Святой бухты, оборонительных сооружениях и плане городка, где русские кормили их, снабжали всем необходимым и помогали чинить потрёпанные суда. Истинно бостонская плата за гостеприимство!..

Городок лежал в глубине бухты, словно жемчужина в приоткрытой раковине.

«Иван-да-Марья знал, где расположить порт. Недаром говорят, что Господь лично врезал эту бухту в сушу, чтобы дать место городу. Участков для высадки десанта мало. С трёх сторон горы и предгорные холмы. Две седловины с дорогами вглубь острова легко защищать малыми силами… Боновое заграждение… Всё равно им не выкрутиться».

Там, на берегу, определённо видели корабли противника. Казалось бы, ясно — имея втрое меньше пушек и бойцов, надеяться не на что. Только поднять флаг капитуляции и приступить к обсуждению условий сдачи.

Но над Святским фортом по-прежнему развевался русский крепостной флаг. Они вздумали принять бой?

— Ожидание затянулось, — промолвил французский капитан де Сангрэ. — Я возвращаюсь на «Кардинал» и жду вашего сигнала.

Корабли начали входить в бухту. Слышался лишь плеск волн, шорох снастей, свистки и крики команд. Город и берега были безмолвны.

И тут ударили пушки Северомыссской батареи, ближе всех к которой оказался левым бортом «Шарлемань».

— Началось, — вздохнул белоглазый голландец, всматриваясь в дымки, вылетавшие из леска на севере бухты. — Дьявол, они ловко замаскировали артиллерию! В жизни бы не догадался, что там скрыта засада. Ну, француза потреплют, пока он не возьмёт круто на зюйд!.. Ветер слаб; как бы паровику не пришлось брать их на буксир…

В порту Святска война застала иностранные торговые суда — бременский «Зеевульф» и «Марес» из Харлема. Экипажи изнывали от неопределённости и оттого, что кабак перестал торговать «ржаным вином». Ни ведро на вынос, ни даже чарки купить стало невозможно.

— Камрад, — душевно подступил голландец к Иоганну, — я видел у тебя фляжку. Я не прошу об угощении. Плачу три пиастра за глоток.

— Это не фляжка, ты ошибся. — Отогнув полу сюртука, Смолер показал заложенный за пояс револьвер «лефоше».

— Понятно, — подмигнул голландец. — Когда пойдёт неразбериха, можно будет поживиться. В таком деле надо иметь гарантии, верно? Удачи, камрад.

Иоганн был слишком взволнован, чтобы высказать голландцу свои мысли на сей счёт. Над бухтой гулко гремели залпы, испуганные чайки поднялись на высоту и жалобно кричали. Народ собрался на возвышенностях, наблюдая за боем и возбуждённо споря — потопят наши супостатов или те успеют убежать?

«Грифон» прикрыл побитого «Шарлеманя» огнём. Бомбы флагманского фрегата взрывали землю у самого бруствера и с грохотом лопались над батареей. Дым и гарь облаком заволокли лесок на Северном мысу, ответные выстрелы русских стихли, а на кораблях раздались восторженные возгласы.

«Посылайте десант, — просигналил Фарли капитану де Сангрэ. — Заклепайте пушки и захватите комендоров. Нам нужен этот плацдарм для наступления на город».

Затаив дыхание, люди на берегу следили, как с «Кардинала» спускают баркасы и десантные боты, как в них садятся морские пехотинцы. Человек триста с гаком! Заблестели вёсла, десант поплыл к разбомбленной батарее.

— А что Южномысская молчит? — шумели кругом, когда Иоганн проталкивался сквозь людское скопище, чтобы оказаться повыше, для лучшего обзора. — Им далеко, не дострелят! Эх, туда бы солдат — пушкарей-то на Северном мало!..

«Так быстро! — горестно подумал Иоганн, глядя за движением десанта. — К обеду они войдут в город. Увы, не за этим я сюда плыл — а придётся описывать разгром колонии… Силы слишком неравны, личная доблесть тут ничего не решит».

Дым над батареей рассеялся, баркасы и боты были почти у черты прибоя, когда грохот и огонь внезапно дали знать, что Северомысская жива. Водяной фонтан с обломками и телами людей взметнулся там, где миг назад плыл большой бот. Следом накренился и опрокинулся баркас, накрыв французов будто крышка гроба.

— Ура! — заорал берег, размахивая руками. Иоганн кричал вместе со всеми, захваченный их воодушевлением, хотя на его глазах гибли десятки людей.

Однако цель была близка, а морпехи не потеряли присутствия духа. Высадившись, они бойко построились в боевой порядок и дружно прянули к брустверу, за которым — как недавно им казалось, — никого не осталось в живых.

— Картечью! Картечью! — вопили в порту, словно их могли услышать на батарее. Кричавшие не знали, что картечи имелось всего на два заряда, а времени, чтобы снарядить уцелевшие пушки, не было вовсе.

«Их сомнут и растопчут», — мелькнуло в сознании Смолера.

Здесь произошло событие, первое и последнее в своём роде за всю историю Русской Океании. Началом его стал крик, ужасавший Европу со времён Тридцатилетней войны, когда вольная славянская кавалерия показала себя во всём кровавом блеске: