Николай Страхов - Исторические взгляды Г. Рюккерта и Н. Я. Данилевского

Понятно, что для таких поклонников очень противна мысль о разнородных культурах, и они невольно и упорно избегают проведения этой мысли до конца. Прежде всего потому, что из нее, очевидно, следует понижение значения культуры. Так, защитники какой-нибудь религии часто смущаются фактом существования других исповеданий и не хотят признать их за религию.

Как только мы признаем, что существует и всегда существовали разнородные культуры, то мы поймем, что никакая особая культура не может быть высшей целью человеческой деятельности. Это мы, впрочем, должны бы хорошо знать и без того, потому что у нас всегда бывают цели и стремления, которые мы ставим выше всякой культуры и всякой истории. Мы любим и уважаем людей не по их национальности, не по истории, к которой они принадлежат, не по культуре, которой достигли, а по другим, более глубоким основаниям. Мы действуем и ставим себе правила действия, справляясь не с историей, а со своей совестью.

Что Данилевский имел в виду этот общий результат, желал отнять у культуры ее верховное значение, это ясно уже из его характеристики европейской культуры и из борьбы с «европейничаньем». Если культура есть цель истории, то не правы ли будут те русские юноши, которые стремятся в Берлин, Париж, Лондон, как в те места, где могут достигнуть высших понятий и вкусов? Когда-то Герцен, очутившись в Париже, искренно и верно называл себя «благочестивым пилигримом севера», пришедшим поклониться величайшей святыне мира. Точно также он очень хорошо выразился, говоря, что потом перестал верить в «единую спасающую цивилизацию». Культура действительно имела и имеет свою религию.

Что Данилевский ясно видел ту сферу, в которой мы становимся выше культуры и истории, — он выразил очень определенно. Книга его есть проповедь Славянства, как особого культурного типа, и содержит всякого рода соображения, ведущие к возможности культурного развития и объединения славян. Но этой цели он не дает верховного значения. «Для всякого славянина, — говорит он, — после Бога и Его святой Церкви, — идея Славянства должна быть высшею идеей» [23] См. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 154. .

Бог и Его святая Церковь — вот что выше всего для человека, твердо держащегося православия. Если мы обобщим, то должны будем сказать, что религиозная и нравственная область стоит для всякого человека выше истории, культуры и всякой политики. История есть дело земное, временное; а мы всегда носим в себе позывы к небесному, вечному. Мы живем в этом всегдашнем противоречии наших стремлений. Для человека, ищущего спасения своей души, для того, кто глубоко погружен в вопросы нравственности, истории исчезает, или является не в том виде, как обыкновенно. Вспомните Руссо, писавшего о том, что успехи наук и искусств не содействовали улучшению нравов. Вспомните, что для Шопенгауэра история почти так же не имела значения, как для древних индусов, которые по отвлеченно-религиозному характеру своего ума не придавали никакой важности частным событиям, так что в их богатой литературе не существует никакой истории. Наконец вспомните недавние суждения Л. Н. Толстого, с такой силой говорившего против современной культуры. Когда мы ищем Бога, то всегда в той или другой степени отрекаемся от мира.

Противник теории Данилевского, г. Вл. Соловьев усердно писал о соединении церквей. Вот мысль совершенно определенная и не заключающая в себе внутреннего противоречия. Можно представить себе, что весь мир исповедует одну религию; тогда человечество было бы объединено этой религией, точно так, как ныне католики всего мира объединены своим католицизмом. Но для таких надежд разве есть какая-нибудь надобность воображать, что человечество составляет какой-то цельный организм, или же упорно настаивать, что не существует разнородных культур? С религией, очевидно, даже вовсе несовместно подобное поклонение единому человечеству и единой культуре.

Теперь мы могли бы кончить нашу речь. Но было бы странно, если бы мы не сказали хоть несколько слов о названной выше книге нашего противника; ведь в этой книге высказана та основная мысль, или, лучше, то основное настроение, которое побудило автора к спору и к тому, что он, наконец, схватился и за Рюккерта.

Источником всего дела, очевидно, была мысль о соединении церквей. Сильнейшее препятствие к такому соединению автор усмотрел в «национальной исключительности», которой будто бы заражены наши образованные и управляющее классы. Нужно было бороться с этим направлением, разрушать всякую веру в самобытные начала русской жизни. Но сильнейшей поддержкой этой веры оказалась литературная школа славянофилов, к которой причислял себя и сам автор. Нужно было отказаться от этой школы и употребить всякие усилия, чтобы уронить ее значение. Но наибольшим успехом из славянофильских писателей пользовалась книга Данилевского. Нужно было, сколько возможно, подорвать авторитет этой книги. Так мы и дошли до Рюккерта.

Вот цели «Национального вопроса», его внутренняя логика, сводящая все дело к отрицательной, или, пожалуй, порицательной задаче. Очевидно, это путь не прямой, и притом очень опасный. Мы часто забываем, что, как говорит пословица, чужими грехами свят не будешь. Пусть наши противники чернее сажи; из этого не следует еще, что мы сами очень белы, и что наше дело правое. Положительный и твердый путь, который предлежал нашему автору, казалось бы, был ясен. Именно, можно было пытаться идти дальше славянофильства, ничуть не отвергая начал этой школы, а только доказывая, что последовательное их развитие ведет к той же мысли — к соединению церквей. Разве славянофилы были против соединения? Они только утверждали, что западное христианство должно преклониться перед восточным, тогда как наш автор склонен думать наоборот, что Восток должен смириться перед Западом.

Вначале наш автор и шел по верному пути, то есть полагал славянофильство в основание своих соображений. Но потом дело приняло тот оборот, который мы указали. К удивлению, он поместил в своей книге, в начале, и те статьи, которые писаны еще в славянофильском духе, тогда как вся остальная книга состоит сплошь из полемики против старых и новых славянофилов. Отсюда произошло множество противоречий.

Так, например, сперва автор говорил: «Восточный вопрос есть спор первого, западного Рима со вторым, восточным Римом, политическое представительство которого еще в XV веке перешло к третьему Риму — России.

Не случайно, однако, второй Рим пал, и власть Востока перешла к третьему. Должен ли этот третий Рим быть только повторением Византии?» [24] См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 276. и пр.