Лариса Бабиенко - Как живется вам без СССР?

Приехал в Питер в товарном вагоне проводником лошадей помещика. Необыкновенно быстро поступил и окончил рисовальную школу Общества поощрения художников.

За программу на конкурсе „Вести с войны“ мне присудили звание художника. Это было в 1908 году. Жил и учился в Питере без всякой помощи. Сам зарабатывал на хлеб кое-какими заказами. Сначала жил в подвале. А потом с успехом стал зарабатывать и жил с одним товарищем в комнате.

На выставках мои картины нравились, покупались как частными лицами, так приобретались и музеями.

Словом, я был счастлив, и, казалось, лучшего в жизни ничего не хотел. Но вот явилась Революция, и я потерял все, что имел. Пропали все мои картины. Но страшнее то, что картины теперь никому не нужны.

В общем, первый год революции оставил меня ни с чем. Тогда я приехал к себе в деревню и после пережитого отчаяния, ничего другого не придумав, засеял свой надел земли и сам лично с женой его обрабатывал. Этим и существовал.

Так как других заработков не имел, а картины писать не мог, ибо тогда не до картин было, я немного поработал в нашем городке (город Наровчат) по оформлению празднования первой годовщины революции: писал портреты Ленина и других вождей революции, плакаты, а также написал плакат-картину „Ленин объединяет угнетенных и пролетариев всего мира“.

Эту картину председатель исполкома товарищ Шереметев отвез в Москву, представил в Совет Народных Комиссаров. Шереметев рассказывал мне, что ее показывали Ленину и прочим вождям революции.

Над портретами и плакатами я бесплатно работал полгода. И теперь не отказываюсь, если нужно что написать. Плакат ли, портрет — с охотою все исполняю, а в результате я стал никому не нужен.

А как еще хочется пожить у себя в родной деревне, увидеть новую жизнь „коммуны“ и запечатлеть ее в своих картинах».

Сестры Рябовы, живые и ласковые девушки, почти всегда крутились около дома Сычковых. Пробивая в снегу тропинку, Соня иногда выкрикивала озорные куплеты:

— Почему сорок девять? Там лишь один этаж, Соненька, каменный, страшный… Сказывают, даже старинные дореволюционные орудия пыток сохранились там, тяжелые, чугунные…

— Сказывают про орудия, сказывают и про этажи. Подземные. И на всех люди схоронены…

— Ну и фантазерка ты, Соня! Спой что-нибудь другое, — просила Лидия Сычкова, крутившаяся по домашним делам во дворе.

— Лидия Васильевна! — кричала на улице Таня. — Вам открытка!

Чтобы не топать почтальону на дальнюю кочелаевскую околицу, село как-никак по оврагам и взгоркам, сестры иногда брали из почтальонской сумки конверты, предназначенные соседям, разносили по домам.

— Федот Васильевич! — выкрикнула вышедшему на крыльцо Сычкову и Настенька. — Вам опять из Парижа…

«Мое ателье в Париже, — писал художнику автор этого письма, — девять метров на восемь. Обставлено собственной мебелью. Газ, телефон, паровое электричество и отопление. Рай… В левом углу диван „Сомбериз“, на котором мы спим. Крутом бархат и ковер. Шкаф — 600 франков, 6 стульев модного фасона — 500 франков. В зеркале видна Маня. Видали, какая парижанка моя жена? Вот какие мы здесь молодчики! Целуемся и шлем вам привет из прекрасного далека. Костя».

А Маня — это племянница Лидии Васильевны. Мария Васильевна частенько приезжала в деревню к Сычковым из Питера и познакомилась с гостившим у них в Кочелаево молодым художником Вещиловым. Сычков несколько раз перечитывал письмо, долго разглядывал знакомые лица на фотографиях, восхищался красотой кресел и диванов в той далекой мастерской.

— А главное, там электричество… Можно писать допоздна. Ты нащипала, Лида, лучины?

В уезде не очень хорошо было с керосином, и за освещение по дому отвечала Лидия Васильевна. Электричество же в Кочелаеве появилось только после войны.

— Давайте я нащиплю, — предложила Соня, которая очень любила бывать в доме художника. Может, поэтому спустя много лет я спрашиваю именно у Софьи Никаноровны, кто этот Костя, какие у него с Сычковым были отношения?

— Костя? Вещилов это, учился вместе с Федотом Васильевичем в Академии художеств, оба были любимчиками Репина. Разница в возрасте у них небольшая, лишь семь лет, но Вещилов почему-то всегда называл его «дядя Федот» или по имени-отчеству. Родом Константин Александрович из Петербурга, но когда все художники после революции остались без средств к существованию, приехал в Кочелаево к Сычковым, затем перебрался в уездный городишко Наровчат.

Газеты тех лет подтверждают правильность выбора художников: жизнь в Питере была невозможной. Газета Наровчатского уезда «Плуг и молот» за 1919 год сообщает, что 22 июля 1919 года холерных больных в Петербурге было 236 человек, «поступило вновь 52, выздоровело 5, умерло 11. 25 июля холерных поступило 40, умерло 21».

«Урал наш, — сообщали далее газетные листки. — Скоро станет красной Сибирь, и тогда разрешен основной вопрос — в руках красных будет хлеб».

«Дровяной фронт должен стать боевым фронтом».

«Стиснем зубы и в бой, товарищи! Не продадим из-за куска хлеба нашей сытой привольной жизни, купленной для нас кровью армии. Уже разжалось железное кровавое кольцо на востоке, уже почти наша хлебная Сибирь.

Нажмите на белых, и тогда с тылу ударят их красные кубанские казаки, поддержит революционный Северный Кавказ…

Еще одно усилие. Мы проходим последние шаги. И здесь не может быть никаких ошибок. Вдвойне позорно всякое отступление. Позор малодушным. Горе колеблющимся. Вперед. К победе — к коммуне» (25.03.1919 г.).

«Да здравствуют вожди мирового пролетариата тов. Ленин, Маклин и Дебе! Да здравствует победоносная Красная Армия и ее товарищ Троцкий!»

Ну, а пока Сибирь не стала красной и оттуда еще не пошли эшелоны с хлебом, заботилась местная пресса пока что о нравственности:

«Молодежь наша расфранчивывается и гуляет в предпраздничные дни, — пишет селькор тех дней Сергей Заревой, — под ручку возле церкви. Потом соберутся и пойдут дожидать завтрашнего дня за картами: тянут в очко и запивают сивушкой…

Водит дружбу с дезертирами… Старики, старухи сплетничают, злословят друг на друга и ругают Советскую власть. Никто не может толком объяснить, из-за чего мы воюем».

«Долой спячку! Широкий путь открыт перед тобой. А ты, вместо того, чтобы учиться, целую ночь ходишь по улице с хулиганскими песнями.

Довольно — пора проснуться! Нужно вместо хулиганства побольше заглядывать в заброшенный нами уголок, где наши друзья — литература и газеты.