Лариса Бабиенко - Как живется вам без СССР?

И выскочила из дома, и вырвала из забора кол. Федя со стоном опрокинулся на подушку, скрипнул зубами, но вспомнил, что врач, кажется, уехала в район, потому заснул спокойно.

А когда открыл глаза… Глаза полезли на лоб от ужаса — над ним наклонился Народный Контроль. Очень строгий, суровый, как явный тюремный срок за мошенничество. Попробуй возразить хоть что-то. Даже кол не вырвешь в гневе. И не заругаешь. И разговаривать надо, лишь вежливо козырнув, будто милиционеру.

— За дачу ложных показаний…

Позади с праведной улыбкой на лице маячила Катя.

Но сейчас не о том, как вертелся Федя перед Народным Контролем, будто уж на сковородке, как доказывал свою хворь, хвалил жену за бдительность, советовал взять ее на работу в спецслужбы, чтобы перевести хотя бы в районный центр и дать квартиру как можно подальше от деревни.

— И хорошую зарплату еще ей выпишите. Она это заслужила. У нас в деревне уже полный порядок. Пусть едет… Без нее теперь как-нибудь проживем.

— Ага, чтоб ты бегал, куда хотел? — взвыла Катя, схватилась было за голову, но тут же отрезала: — Мне и дома хорошо…

Тут повернулась хозяйка дома к высокому гостю, подбоченилась и неожиданно пошла всем корпусом на него:

— Забираю заявление назад! Поняли? Немедленно… — выкрикнула она. — Я ошиблась! И вообще, зачем к нам пришли? Я напишу на вас жалобу районному начальству. Что вам от моего мужа надо? Он чистый, как вода из колодца. Да я… да вас… Ишь, вздумали…

— Да, чего приволокся, козел! Нашел, кому верить! — резво выпрыгнув из постели «больной» Федя. — Что ты в наших делах понимаешь? Это ж Афоня, — показал он на жену. — Она меня ко всему ревнует. Даже к воздуху.

— Может, и Афоня, — добавила Катя вроде смиренно, но тут же с гордостью вставила, — однако любимая… Афоня. Таких больше нет. Единственная… — глянула она уголком глаза в зеркало на стене. И пока супруга любовалась собой, Федя кинул команду гостю:

— Марш отсюда! Бегом.

Государственные органы стояли перед Панкиными в полной растерянности.

Далее и не о том, как вертелся уже Народный Контроль, будто уж на сковородке, чтоб навсегда исчезнуть из этого дома. Как трусливо пятился он от Феди и Кати, когда супруга уже и с кочергою в руках. Едва не растянулся на пороге избы, такой опасной даже для районных проверяющих.

О своей новой выдумке, о том, как она в селе нынче контролирует абсолютно все, и хотела теперь рассказать Панкина своим односельчанкам.

— Текст третий… — выкрикивает она перед бабами на лугу.

Трудно нынче что-то понять на глухарином току: всюду хохот, крики, а кто-то даже пальцем у лба покрутил, не рехнулся ли теперь наш коновод?

— Не рехнулся, — отрицает Панкина, гордо встряхивает головой, замирает, что-то вспоминая, и минуту внимание всех привлекает поваленная за огородом береза, по которой горделиво выхаживают галки. Такой же горделивой птицей опять выхаживает перед бабами Катя.

— Письмо третье… — торжественно провозглашает она и призывает внимательно слушать ее: — «Дорогой Николяша! Приизжай быстрее. Я получила премию в пожарке. Дам тибе на зубы, бо Нюрка говорит, шо к женщине с двумя клыками приизжать нильзя. Цилую крепко. Твоя Дуня. Из Колюпановки».

Гуси, что шли вдоль тропки мирно, вдруг выпятились на середку дороги и загоготали как перед дальним полетом. Дальнего полета Катиных писем не понимал пока на этой лужайке никто.

— Теперь разгадка, — задиристо оглядывает Катя ряды, — вот она в чем: я обоим указываю направление, куда бежать.

— Кому показываешь, короче можно…

— Нельзя! — огрызается Катя. — Все надо делать как следует, поэтапно, чтоб довести до комедии.

— Какой комедии, писатель ты наш неожиданный!

— Но уже отличный писатель! — поднимает Панкина палец к небу и наконец-то объясняет тайный смысл своих священных писаний:

— Девчонка, мирная, невиновная птица, — оглядывает Катя с достоинством внимающих ей слушательниц, — получает в конторе каждый день эти письма, вначале внимательно изучает их, потом несет агроному, при виде его уже смеется и фыркает, да в сторону от него норовит.

— Зачем же нашей Валюшке твои письма?

— Как зачем? — с недоумением на лице глядит Панкина на своих бестолковых слушательниц. — Он, качественник поганый, агроном который, секретаршу нашу молоденькую уже приглядел.

— Николай?.. Валюшку? Вот этот танк с глазами? Такую девочку…

— Ну… Вот ему, Агафончику, и указатель мой — бежать быстрее опять к Марье. Пока она ничего не проведала. А мы молчать же будем.

— Особенно ты, Катя…

Бабы, конечно, вновь лежат на траве от смеха.

— Ну, Катерина, гусиный вожак, ну, заместо компаса ты в нашей деревне. Флюгер окаянный, и только.

— Если и флюгер, так что? — не обиделась Катя на этот неожиданный и странный комплимент. — Направление я верное указала. И хорошему человеку помогла. Марья ведь от чужих жизней не откусывала — серьезная женщина, терпеливая, как и я… Зачем нам в деревне измена, как на нее глядеть? Душа же болит за Марью. К ней надо мужику спешно бежать, а не от нее.

Панкина гордо выпятила тощую грудь. В толпе в ответ дружно фыркнули:

— С твоим терпением только работать в агентуре. Вон какие винтики на полосе для чужой разведки оставляешь!

Грозно поднялась с травы Тимофеевна и возмутилась:

— Ничего ты не понимаешь, Панкина! Флюгером была, флюгером и останешься. Мастак только свои окна бить. Тут ты без промаха. А в чужих делах в ларь только заглядываешь, а не в душу.

Кто-то тихонько кашлянул на полянке, мол, зачем односельчанку так обижать, как потом при встрече в глаза ей глядеть?

— В чем дело? — подняла брови Катя с недоумением.

— А в том, что убег из села агроном, совсем убег.

Тут даже галки вдоль тропки отчего-то раскричались, начали спешно клевать одна другую.

— Не умеет на одном месте жить и любить одну не желает? — жалобно спросила Катя у подруг. — Он хочет бесконечных амуров, а не настоящей жизни?

Охотно, но все же горестно перечислили односельчанки причины мужского непостоянства.

— Может, надоела? Не то ему сказала? Селедку с костями на стол подала? Вдруг неродуха, а он детей хочет… Но сам-то… козел! Рога уже застаревшие… Спина горбится, а он, гляньте, к девчонке пригладиться решил!

— Однако Катькины письма про всякие немочи и клыки Валюшку от будущих глупостей уберегли-таки, — вдруг заступилась за новоявленного адвоката Матвеиха. — Она его в момент и откинула. Тут Катька права…

— Только винтики упали почему-то на иную шоссейку. Катька ведь заговорила ему тропку, которая к Марье спешит, — вздохнула Тимофеевна и с грустью засвидетельствовала. — Не все мужские дорожки умеешь ты, путеводитель наш, просчитывать.